Век мой, зверь мой (сборник). Осип Мандельштам

вернулся сюда – так глотай же скорей

      Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

      Узнавай же скорее декабрьский денек,

      Где к зловещему дегтю подмешан желток.

      Петербург! я еще не хочу умирать:

      У тебя телефонов моих номера.

      Петербург! у меня еще есть адреса,

      По которым найду мертвецов голоса.

      Я на лестнице черной живу, и в висок

      Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

      И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

      Шевеля кандалами цепочек дверных.

* * *

      Мы с тобой на кухне посидим,

      Сладко пахнет белый керосин.

      Острый нож да хлеба каравай…

      Хочешь, примус туго накачай,

      А не то веревок собери —

      Завязать корзину до зари,

      Чтобы нам уехать на вокзал,

      Где бы нас никто не отыскал.

* * *

      Помоги, Господь, эту ночь прожить,

      Я за жизнь боюсь – за твою рабу…

      В Петербурге жить – словно спать в гробу.

* * *

      С миром державным я был лишь ребячески связан,

      Устриц боялся и на гвардейцев глядел исподлобья —

      И ни крупицей души я ему не обязан,

      Как я ни мучал себя по чужому подобью.

      С важностью глупой, насупившись, в митре бобровой

      Я не стоял под египетским портиком банка,

      И над лимонной Невою под хруст сторублевый

      Мне никогда, никогда не плясала цыганка.

      Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных

      Я убежал к нереидам на Черное море,

      И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежных,

      Сколько я принял смущенья, надсады и горя!

      Так отчего ж до сих пор этот город довлеет

      Мыслям и чувствам моим по старинному праву?

      Он от пожаров еще и морозов наглее,

      Самолюбивый, проклятый, пустой, моложавый.

      Не потому ль, что я видел на детской картинке

      Леди Годиву с распущенной рыжею гривой,

      Я повторяю еще про себя под сурдинку:

      Леди Годива, прощай! Я не помню, Годива…

* * *

      После полуночи сердце ворует

      Прямо из рук запрещенную тишь.

      Тихо живет – хорошо озорует,

      Любишь – не любишь – ни с чем не сравнишь…

      Любишь – не любишь, поймешь – не поймаешь…

      Не потому ль, как подкидыш, дрожишь,

      Что пополуночи сердце пирует,

      Взяв на прикус серебристую мышь?

* * *

      Я скажу тебе с последней

      Прямотой:

      Всё лишь бредни, шерри-бренди,

      Ангел мой.

      Там, где эллину сияла

      Красота,

      Мне из черных дыр зияла

      Срамота.

      Греки сбондили Елену

      По волнам,

      Ну а мне – соленой пеной

      По губам.

      По губам меня помажет

      Пустота,

      Строгий кукиш мне покажет

      Нищета.

      Ой ли, так ли, дуй ли, вей ли,

      Всё равно.

      Ангел Мэри, пей коктейли,

      Дуй