Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь. Андрей Валентинов

сын Тидея! Прощай…

      Я шагнул вперед, наугад, надеясь догнать, остановить. И замер.

      Рукоять!

      Знакомая бронзовая рукоять торчала прямо из песка. Почему-то она показалась мне неимоверно горячей, словно хеттийский мастер только что достал знакомый кинжал из литейной формы…

      – Ванакт! Ванакт!

      Наверное, я крикнул. Или просто повысил голос. Во всяком случае, меня услыхали.

      – Послать погоню, ванакт? Эй, парни!..

      – Не надо, Фремонид! – вздохнул я. – Не надо…

      Черные крылья Танатоса легки, не слышна его поступь. И никогда не знаешь, откуда повеет холодом. Смерть не медлит. Но все же она промедлила этой ночью! Танат опустил руку, и до рассвета, до близкого весеннего рассвета, до первого крика трубы мне осталось гадать, что вырвало из его рук хеттийский кинжал.

      Может быть, все-таки ОНИ? Те, в кого мы, Сияющие, так плохо верим? Не верим, ибо знаем…

      Знаем – но, похоже, не все.

      На волнах вновь горели огоньки – как в ту ночь, когда мы ловили гидру. Незадолго перед тем Жестокосердный тоже отпустил меня. Отпустил, хотя никто уже не верил…

      …Сначала – оторвать руку. Или выколоть глаз. Или – все сразу. А потом начинять пирог: драки, веселье, боги. Пожалуй, ты прав, Эриний Неизвестный, посланец Таната. Так оно и есть. Разве что веселья в моей жизни было маловато.

      Или это мне так сегодня кажется? Кажется, потому что я понял: мне некуда возвращаться.

      Некуда – и незачем.

      Песнь первая

      Элевсинский огонь

      Строфа-I[10]

      – Мне жарко, мама! Жарко!

      – Сейчас, сынок, сейчас, маленький…

      На лоб ложится холодное полотенце. Мамина рука легко касается щеки.

      – Сейчас, Диомед. Тебе будет легче…

      В горнице темно. В углу догорает светильник, тяжкий чад горелого масла не дает дышать. Я хочу пожаловаться маме, но гордость мешает. Я уже почти взрослый. Мне шесть лет! Я не должен жаловаться, не должен плакать!

      В углу спит рабыня – та, что должна сидеть возле меня всю ночь. Она хорошая, но иногда говорит плохие слова. Днем, когда я спал… Нет, это она думала, что я сплю, я не спал, я просто не открывал глаза… Она сказала, что я сиротка. Бедный сиротка, который растет без мамки. Это неправда, мама здесь, она со мной!

      Меня часто так называют – сироткой. Или даже – сиротой. Мама говорит, чтобы я не обижался.

      Жарко! Может быть, уже лето? Ведь я лежу в этой горнице очень давно, наверное, лето уже настало!..

      Рабыню не надо будить. Пусть спит. Ведь пришла мама, а об этом никто не должен знать. Никто-никто!

      Это наша тайна. Моя – и мамина.

      Ее рука ложится на лоб, скользит по волосам.

      – Они думают, что я умру. Я ведь не умру, мама, правда?

      – Ну что ты, сынок! Сейчас ты заснешь, а утром проснешься здоровым, совсем здоровым.

      – И смогу выйти на улицу?

      Я там давно не был, на нашей Глубокой улице, в нашем царстве-государстве, что раскинулось от Трезенских ворот до ступеней храма Афины Трубы. А это плохо. Там сейчас

10

Песнь делилась на СТРОФЫ и АНТИСТРОФЫ (отдельные повествования), чередующиеся между собой. Завершалась песнь заключением – ЭПОДОМ.