Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь. Андрей Валентинов

окровавленный пальцы злодея сжимают…

      На этот раз он не пел – просто проговорил, не спеша, нараспев.

      – Помню, – вздохнул я, – помню…

      Мы были тогда в одном переходе от Аргоса. Меня разбудили, и я долго не мог понять, почему гонец с трудом выдавливает слова, почему заикается…

      …и белым как смерть было лицо Агамемнона, когда шагнул он мне навстречу в воротах Лариссы.

      – Я тебя понял, аэд, – наконец проговорил я. – Оторванная рука – значит, следует начать с чего-нибудь плохого, чтобы вызвать у слушателей сочувствие, так? Только ты скверно выразился, Эриний. Очень скверно!

      А если бы он решил спеть обо мне? С чего бы начал? Наверное, с элевесинского огня, с отчаянного, смертного крика тети Эвадны, с запаха тлена, сменившегося тяжелым духом горящей людской плоти.

      Да, с элевсинского огня. Герою следует оторвать руку…

      – Скверно, – откуда-то издалека донесся его спокойный голос. – А что ты говоришь своим воякам, ванакт, когда посылаешь их в бой? «Славу в веках завоюйте, о грозные воины!»? Или попросту: «Выпустим этим сукам кишки!»?

      Он был прав. В каждом ремесле своя хитрость. Со стороны на такое лучше не смотреть. И не слушать.

      – А что еще надо помнить, Эриний? Кроме руки?

      – Аэду? – В голосе его промелькнула насмешка. – Ну, не так уж и много. Ты когда-нибудь ел слоеный пирог, ванакт? Сверху свинина, под ней – жареные дрозды, внизу, скажем, осьминоги. Так и в песне. Сначала о боях, затем – о чем-нибудь веселом, чтобы слушатели отдохнули. Ну а потом что-нибудь умное. О богах, например. И – все сначала.

      – Значит, пирог, – хмыкнул я. – А боги – это вареные осьминоги?

      Заступаться за Олимпийцев я не собирался. Но уж больно самоуверенным был этот как-то слишком быстро протрезвевший бродяга.

      – Богов надо чтить, – скучным голосом отозвался он. – Боги всесильны, а посему воздадим им хвалу. И ныне, и присно.

      Он, кажется, снова издевался. Но удивляться я не стал.

      – Видел я одного аэда, о многомудрый Эриний. Он пришел в Лерну и пытался спеть о том, как Гефест поймал Афродиту вместе с Ареем и сковал золотой цепью. Подробно пел, признаться! Он не знал, что Пеннорожденную в Лерне очень любят…

      – Сильно били? – тут же откликнулся он.

      – Сильно. А потом взяли овечьи ножницы…

      Последнего, правда, я не видел. Но слышал. Полидор-толстяк рассказывал.

      – Вот я и говорю, ванакт, – богов надо чтить. И бояться…

      «…Бойся богов, Диомед! Бойся!»

      Я сцепил зубы. Этот наглец слишком много себе позволяет. Ведь не над Олимпийцами смеется. И не просто смеется…

      – Мы ведь оба с тобой верим, ванакт, что боги создали мир, что они направляют каждый наш шаг…

      И тут я понял. Мне не намекали – подсказывали. Неужели?

      – У одного… аэда я услыхал такую строчку. Не подскажешь, как там дальше, Эриний?

      Я оглянулся. Мокрый песок, еле заметные в темноте гребешки волн. Пусто! Впрочем, если ОНИ захотят подслушать…

      – «Мнится нам плоской земля, меднокованым кажется небо»…

      – «Номос