Диомед, сын Тидея. Книга 1. Я не вернусь. Андрей Валентинов

дяде Амфиарае – черный плащ. У дяди Амфиарая – черное лицо. Из-за факелов, наверное.

      И еще он никому не говорит: «Радуйся!» Даже дедушке Адрасту.

      А вот уже и огонь горит! Дрова сухие, дождей давно не было…

      …Хотя Зевс и Дождевик!

      Странный огонь – какой-то темный, как лицо дяди Амфиарая, как этот вечер. Темный, низкий, холодный. То есть это мне кажется, что он холодный, потому что мне почему-то холодно. И Капаниду тоже холодно – иначе бы зубами не стучал.

      – Мечи!

      Это дедушка Адраст. Сейчас они вынут мечи…

      Вынули.

      Все сразу – красиво!

      А пламя горит, оно все выше – и все темнее. Или это вокруг темнеет? Надо спросить у Сфенела, но сейчас нельзя, сейчас будет клятва…

      Начали!

      – Я, Адраст, сын Талая…

      – Я, Амфиарай, сын Оикла…

      – Я, Гиппомедонт, сын Сфера…

      – Я, Тидей, сын Энея…

      Папа волнуется, потому и говорит «Энея», а не «Ойнея». Это он по-этолийски.

      – Я, Мекистий, сын Талая…

      – Я, Партенопей, сын Талая…

      – Я, Этеокл, сын Пройта…

      Я знаю, о чем они будут клясться. Они будут клясться, что вернут дядю Полиника домой в Фивы. Вернут – или погибнут. Но они не погибнут. Ведь там же папа, а папа – самый сильный, самый смелый! И дядя Капаней сильный! И все остальные.

      Но почему мне все кажется, что огонь на жертвеннике темный? Нет, он уже черный! Черный, ледяной…

      – На этом камне, пред ликом владыки нашего Зевса Величайшего, Повелителя Ясного Неба, царя богов и царя мира, мы, Семеро, клянемся честью, кровью и жизнью своей…

      Почему мне так холодно? Почему?..

* * *

      – Это ловушка, Ойнид! Теперь я точно знаю. Это все отец. Он, Психопомп и Тюрайос![17] Моя Семья… Семейка… Они даже название придумали – «Гекатомба»[18]. Понимаешь? Отец говорит, что, если получится сейчас, в следующий раз он соберет всех – чтобы никто не ушел… Не ходи с ними, Тидей! Не ходи! Даже я тебе помочь не смогу. Понимаешь, даже я!

      Мне опять снится мама. Но сегодня – очень плохой сон. Плохой – и страшный. Мама плачет. Мама кричит. А ведь мама никогда не кричит!

      Поэтому сон – очень плохой.

      – Я могу всех убить, Ойнид! Всех! Думаешь, только у отца есть молнии? Я могу сделать так, что от Фив останется черная плешь. Черная, блестящая… Но я никого не смогу спасти. Даже тебя. И никто не сможет! Понимаешь?

      Если бы я мог, я закричал. Если бы я мог, я бросился бы к маме. Мама не должна плакать! Почему папа не сделает так, чтобы мама не плакала?

      Хорошо, что это – сон!

* * *

      Мне больно. Тетя Эвадна слишком сильно сжимает мою руку. Сфенелу тоже больно, он морщится, но молчит. И я молчу.

      Тетя Эвадна волнуется. Она очень сильно волнуется, потому и руки нам сильно жмет.

      Они уходят.

      Дедушка Адраст уже за городом, и дядя Полиник уже за городом, и колесницы. Много колесниц! А сейчас уедет папа. И дядя Капаней уедет.

      И все уедут.

      Мы стоим у дверей и смотрим на улицу. Когда появятся их колесницы,

17

Тюрайос – Аполлон.

18

Гекатомба – жертва ста голов, обычно имелось в виду – скота.