Степь отпоёт (сборник). Велимир Хлебников

висели правильно строки?

      Через день Чека допрос окончила ненужный,

      Н я, гонимый ей, в Баку на поезде уехал.

      Овраги, где клубилася река

      В мешках внезапной пустоты,

      Где сумрак служил небу.

      И узнавал растений храмы

      И чины, и толпу.

      Здесь дикий виноград я рвал,

      Все руки исцарапав.

      И я уехал.

      Овраги, где я лазил, мешки русла пустого, где прятались святилища растений,

      И груша старая в саду, на ней цветок богов – омела раскинула свой город,

      Могучее дерево мучая деревней крови другой, цветами краснея, –

      Прощайте все!

      Прощайте, вечера, когда ночные боги, седые пастухи, в деревни

      золотые вели свои стада.

      Бежали буйволы, и запах молока вздымался деревом на небо

      И к тучам шел.

      Прощайте, черно-синие глаза у буйволиц за черною решеткою ресниц,

      Откуда лились лучи материнства и на теленка и на людей.

      Прощай, ночная темнота,

      Когда и темь и буйволы

      Одной чернели тучей,

      И каждый вечер натыкался я рукой

      На их рога крутые,

      Кувшин на голове

      Печальнооких жен

      С медлительной походкой.

Лето – осень 1921

      144. «Я видел юношу-пророка…»

      Я видел юношу-пророка,

      Припавшего к стеклянным волосам лесного водопада,

      Где старые мшистые деревья стояли в сумраке важно, как старики,

      И перебирали на руках четки ползучих растений.

      Стеклянной пуповиной летела в пропасть цепь

      Стеклянных матерей и дочерей

      Рождения водопада, где мать воды и дети менялися местами.

      Внизу река шумела.

      Деревья заполняли свечами своих веток

      Пустой объем ущелья, и азбукой столетий толпилися утесы.

      А камни-великаны – как плечи лесной девы

      Под белою волной,

      Что за морем искал священник наготы.

      Он Разиным поклялся быть напротив.

      Ужели снова бросит в море княжну? Противо-Разин грезит.

      Нет! Нет! Свидетели – высокие деревья!

      Студеною волною покрыв себя

      И холода живого узнав язык и разум,

      Другого мира, ледян<ого> тела,

      Наш юноша поет:

      «С русалкою Зоргама обручен

      Навеки я,

      Волну очеловечив.

      Тот – сделал волной деву».

      Деревья шептали речи столетий.

Лето – осень 1921

      145. «Ра – видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде…»

      Ра – видящий очи свои в ржавой и красной болотной воде,

      Созерцающий свой сон и себя

      В мышонке, тихо ворующем болотный злак,

      В молодом лягушонке, надувшем белые пузыри в знак мужества,

      В траве зеленой, порезавшей красным почерком стан у девушки, согнутой с серпом,

      Собиравшей осоку для топлива и дома,

      В струях рыб, волнующих травы, пускающих кверху пузырьки,

      Окруженный Волгой глаз.

      Ра – продолженный в тысяче зверей и растений,

      Ра –