Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

весеннее утро, пашни паром курятся, лемех от земли жирный, сытый землею, а в небе – жаворонка. И будто, вот, в пустельге в этой, в жаворонке, вся механика-то и есть. И все дерет Аржаной голову кверху, все рот разевает: а нету ли, мол, жаворонки той самой наверху?

      – Аржаной, балаболка, штык ровняй, по середней линии, аль не видишь?

      Глядит Аржаной на штык – ишь ты, солнце-то на нем как играет – глядит и думает:

      «Вот ежели бы да, например, из эстого штыка – да лемех сковать. Ох, и лемех бы вышел – новину взодрать, вот бы!»

      И все это еще туда бы – сюда, все это дело домашнее. А уж вот как теперь угрешился Аржаной – манзу прихлопнул, – этого уж не покроешь, придется уж с этим к генералу идти, ах ты Господи…

      Качает капитан Нечеса лохматой своей головой, качается маленький его сизый нос, заблудившийся в бороде, в усах.

      – Да как же это ты, Аржаной, а? Кто же это тебя надоумил? Зачем?

      Аржаной оброс за время бегов щетиной, стал еще скуластей, еще больше обветрел, земле предался.

      – Такое вышло дело, ваше-скородие. Рассказали мне солдатенки проклятые, что, мол, теперича идут по большой дороге манзы эти самые и, знычть, несуть панты оленьи, а пантам этим самым цена, будто, полтыщи… Ну я, знычть, убег и подстерег манзу-то…

      Затопал капитан свирепо на Аржаного, залаял, начал его обкладывать – вдоль и поперек. А Аржаной стоит и ухмыляется: знает, капитан Нечеса солдата не обидит, а брань-то на вороту не виснет.

      И только тогда оробел Аржаной, когда услыхал, что к генералу придется идти: тут побелесел даже со страху.

      Увидал это капитан Нечеса, заткнул свой ругательный фонтан, налил полстакана водки и сердито сунул Аржаному.

      – На, такой-сякой, пей! Да не робь: авось, вызволим как-нибудь.

      Увели Аржаного в кутузку, ходит капитан по комнате неспокоен.

      «Вот начупит этакий прохвост – а ты расхлебывай, ты выкручивайся. Да еще под какую руку к генералу попадем, а то и под суд угонит…»

      Ходит капитан – места не найдет. Запел свою любимую песню, она же и единственная, исполняемая капитаном:

      Солдату-ушки, бравы ребяту-ушки,

      Да где ж ва-аши же-ена?

      У Катюшки кто-то из воздыхателей сидит: ишь ты, хохочет она кругленько как, да звонко. К Тихменю теперь хоть и не подступайся, ходит тучи чернее, – раньше хотя с ним можно было в поддавки сыграть и за игрой о горях, о печалях позабыть… Эх!

      Махнувши рукой, вынимает капитан очки в черной роговой оправе. Читает капитан простым глазом, и очки надеваются в двух лишь случаях: первый – когда капитан Нечеса ремонтирует некую часть своего туалета, а второй…

      Капитан Нечеса берет оружие – грошовую иголку, специально вставленную денщиком Ломайловым в хорошую ореховую ручку. Капитан Нечеса затягивает любимую свою – и единственную – песню и бродит в столовой возле стен. Некогда стены, несомненно, были оклеены превосходными голубыми обоями. Но теперь от обоев осталось лишь неприятное воспоминание, и по воспоминанию ползают рыжие, усатые прусаки.

      …Наши же-ена – ружья заряже-ена.

      Вот