Ловец человеков (сборник). Евгений Иванович Замятин

молча. Железно-серые, небольшие, глубоко всаженные глаза еще глубже ушли. Узкие губы сжались еще уже.

      Генеральша только сейчас услышала Шмита, поймала кусочек и спросила треснуто:

      – Нечеса?

      И забыла, замолкла. В дверной щели все ходил вверх и вниз веснущатый вострый нос.

      Шмит настойчиво и уже со злостью повторил:

      – Я еще раз считаю долгом доложить вашему превосходительству: лошадиные кормовые куда-то пропадают. Я не хочу пускаться в догадки – кто, Мундель или не Мундель…

      Вдруг опять проснулась генеральша, услышала: Мундель, – и ляпнула:

      – Кормовые-то? Это вовсе не Мундель, а он, – кивнула на генерала. – Ему на обеды не хватает, проедается очень, – и засмеялась генеральша почти весело.

      Шмит, как сталью, уперся взглядом в генерала:

      – Я давно это знаю, если уж по правде говорить. И главное: деньги пропадают, люди могут думать на меня, я – казначей. Этого я не могу допустить.

      Узко сжаты Шмитовы губы, все лицо спокойно, как лед. Но как синий напруженный лед в половодье: секунда – и ухнет, с грохотом хлынет сокрушающая, неистовая, весенняя вода.

      А генерал хлынул уже. Зяпнул нутряным своим басом:

      – До-пус-тить? Ка-ак-с?

      И оступился на злючий визг:

      – Капитан Шмит, встать, руки по швам, с вами говорит генерал Азанчеев!

      Шмит встал, спокойный, белый. Генерал тоже вскочил, громыхнул стулом и накинулся на Шмита, осыпал, оглоушил:

      – М-мальчишка! Ты с-смеешь не до-пу-скать, а? Мне, Азанчееву? Да ты з-знаешь, я т-тебя в двадцать четыре часа…

      Искал, чем бы кольнуть Шмита побольнее:

      – Да давно ли ты стоял тут и просил разрешения, р-разрешения у меня жениться. А теперь завел себе девчонку хорошенькую – и д-думаешь, и уж б-бальшой стал, и все тебе можно! М-мальчишка!

      – Как… вы… сказали? – отрубил Шмит по одному пронзительные – трехлинейные пульки – слова.

      – …Девчонку, говорю, завел, так и думаешь! Погоди-ка, миленок, будет она по рукам ходить, как и прочие наши. А то ишь-ты, мы-ста, не мы-ста!

      Твердый, выдвинутый вперед подбородок у Шмита мелко дрожал. Пол скрипнул, Шмит сделал шаг – отвесил генералу резкую, точную, чеканную, как и сам Шмит, оплеуху.

      И тут все перемешалось. Как, вот, бывает, когда ребятенки катятся с горы на ледяшках, и в самом низку налетят друг на друга: брызнет от взрытого сугроба снег, салазки – вверх полозьями, и визг веселый, и жалобный плач ушибленного.

      Метнулся Ларька, услужливо подставил стул, генерал плюхнулся, как мешок. Дверная щель разверзлась. Свояченица Агния вскочила в родимчике и полоумно причитала: «штоп, штоп, штоп провалиться…» Генеральша держала стакан в руке и треснуто, пусто смеялась – так пустушка смеется на колокольне по ночам.

      Генерал, без голосу, нутром просипел:

      – Под суд… У-пе-ку…

      Шмит отчеканил по-солдатски:

      – Как прикажете, ваше превосходительство.

      И налево кругом.

      Ларька любил сильные сцены: довольно крутил головой, пыхтел, как самовар, и обмахивал