Где папа?. Юлия Кузнецова

разозлилась я. – Он мне никто вообще! Абсолютно!

      Ирка закрыла дверь, я пошла к лестнице и увидела, что Андрюша стоял на лестничном пролёте и всё слышал. У него это на лице было написано.

      До школы мы шли молча. А в классе он сразу пересел на самую последнюю парту. Аж за Фоксом и Алашей. На вторую парту никто пересаживаться не хотел. Так она и осталась пустой. Как ров, окружающий мой замок на первой парте от врагов.

      Глава 7

      Мои листочки

      Дни побежали быстро-быстро. Мама исхудала, побледнела. Стала молчаливой, раздражалась по пустякам. Ирка помогала как могла, я тоже старалась, но всё-таки маме приходилось всё тащить на себе.

      Она видела папу. Сказала, что он покрестился. И что у него выпал зуб, а вставить некому. И что он начал курить.

      Я всё кругом заклеила листочками. Такими липкими, разноцветными, на которых можно писать.

      Вот розовый листочек:

      «Когда папы нет рядом…

      Это как идёшь по улице в метель, а у тебя нет шапки, шарфа, варежек и даже карманов, чтобы спрятать руки, а снег больно, до слёз, бьёт тебя в лицо».

      Вот жёлтый:

      «Когда папы нет рядом…

      То идёшь по дороге вдоль шоссе, и каждую секунду хочется шагнуть туда, прямо в гущу машин, пролетающих со свистом».

      Вот оранжевый:

      «Когда папы нет рядом…

      Во всём виновата мама. Потому что больше некому».

      Иногда я срываю их, делаю самолетики и швыряю в окно. Мне немного легче. До следующего листочка.

      А потом произошло То Событие.

      После двух уроков труда мальчишки устроили мне «сюрприз», который я, наверное, никогда не забуду.

      Потому что теперь я никогда не смогу спать, укрывшись одеялом с головой. Если оно нечаянно накрывает меня, я просыпаюсь и сбрасываю его. Мне кажется, что это куртка Алаши, его дутый синий пуховик, который они набросили мне на голову у кабинета труда…

      Как правильно резать селёдку

      Это была суббота. Два урока труда. Ирина Евгеньевна объявляет: сегодня делаем винегрет. Мне поручают нарезать селёдку. Я пытаюсь где-нибудь приткнуться с разделочной доской и ножом, но всем мешаю. Тогда в конце концов пристраиваюсь сбоку. Надрезаю пакетик с селёдкой, масло проливается наружу. Я иду за тряпкой, вытираю пятно. Подцепляю селёдку вилкой, укладываю на доску, пытаюсь нарезать. Она скользит, выворачивается.

      Девчонки, сидящие за моей спиной, переговариваются и смеются.

      – Лиза, – говорит одна из них негромко, – а тебе было бы приятно, если бы тебе пукнули прямо в лицо?

      Я поворачиваюсь. Ах вот в чём дело! Я наклонилась так, что мой зад оказался прямо напротив лица одной из них. Но как ответить на такое?

      – Что? – переспрашиваю я, пытаясь выиграть время.

      – Ничего! – хором отвечают они.

      Одна из них прыскает, зажав рот. А я поворачиваюсь и режу селёдку. Режу и режу. Режу и режу. Как апельсин. Чем тоньше – тем дольше.

      – Макарова!

      В проходе между столами возникает Ирина Евгеньевна. Она ярко накрашена, и видно,