Орхидея съела их всех. Скарлетт Томас

Люблю тебя безумно”.

      Когда Олли приходит домой, Клем спит. Или притворяется, что спит: пусть почувствует себя виноватым, что вернулся так поздно. А может, и то, и другое одновременно. Он справляет большую нужду в гостевом туалете и тоже ложится. Правила игры такие: он ведет себя ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ тихо, чтобы не потревожить ее, ведь она ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ по-настоящему спит. Она раскалывается первой:

      – Привет.

      И он ее в самом деле любит. Вот в чем штука. Обожает ее.

      – Привет.

      – У тебя что, кто-то есть? – спрашивает Клем, зевая. – Может, мне надо чаще брить ноги? Или еще что-нибудь не так? Только, пожалуйста, не говори, что это студентка.

      – Нет, нет. Ты вне конкуренции. У меня был романтический вечер с Жиронией.

      Так он называет Брионию. Откуда взялось это прозвище? Ну, ритмически и фонетически “Жирония” и “Бриония” очень похожи, одинаковое количество слогов, и ударение в обоих словах падает на второй слог, ну а главное, это прозвище метонимично, потому что Бриония – жирная, и в прозвище это отражено. Впрочем, столь глубокий анализ и не нужен. Клем и без того знает, кого он имеет в виду, и к его обычаю придумывать прозвища относится спокойно – сама в этом не участвует, но и его не осуждает. Наверное, она по-прежнему считает, что, выдумывая прозвища, Олли смеется, скорее, над самим собой и своими поэтическими способностями, чем над человеком, которому придумывает новое имя. И, признаться, прозвища у него, и правда, получаются так себе. Если уж Клем придумает что-нибудь, то обязательно в самую точку. А у Олли прозвища выходят странные. Под стать его идеям для будущей книги.

      – Боже, мне ведь нужно позвонить Брионии по поводу четверга, – спохватывается Клем, перевернувшись на спину. – Как прошло занятие?

      – Хреново.

      Олли замечает на желтом деревянном кресле Клем, которое стоит на ее половине комнаты, аккуратно сложенный к завтрашнему утру пакет “Рыба навсегда” с вещами для бассейна. Эта аккуратность – нарочитая, чтобы его позлить, как и вообще вся аккуратность в доме. Желтое деревянное кресло на его половине комнаты пусто. Пусто оно из-за того, что их уборщица, Элисон, настаивает, чтобы все вещи были убраны с глаз долой. Все, что остается на виду, она выбрасывает, прячет или заталкивает в первый попавшийся шкаф или на ближайшую полку. Олли оглядывает комнату и обнаруживает, что его вчерашние спортивные шорты висят на вешалке в гардеробе. Это идиотизм, потому что, во-первых, ну кто вешает шорты на вешалку? А во-вторых, они же воняют. Олли пожаловался бы Клем, но она наверняка только лениво скажет что-нибудь вроде: он уже не ребенок и мог бы сам бросать свои шорты в корзину с грязным бельем, если ему хочется, чтобы их постирали, а не убирали в шкаф. Бдительная Элисон определила вещам в этом доме лишь две участи: их либо стирают, либо убирают. Отчитывать Олли Клем никогда не стесняется, а вот Элисон она ни на что не станет пенять. Да и вообще Клем никогда никому не рассказывает о вещах, которые ее всерьез волнуют. Вот почему Олли украдкой