Игры рядом. Юлия Остапенко

придется ждать совсем недолго. Я плохо понимал большую часть того, о чем он болтал с такой непринужденностью, – еще бы, ведь он всю свою жизнь провел среди этих безумных историй и верований. Могло статься так, что среди них и я проведу остаток своей жизни. Мне этого очень не хотелось. Поэтому я продолжал выпытывать: осторожно, шаг за шагом, становясь всё дружелюбнее и приветливее, хотя на деле мне очень хотелось схватить маленького засранца за горло и шарахнуть его головой о стену за то, с какой легкостью он говорил обо всех здешних зверствах.

      Однако о Ржавом Рыцаре рассказать он не захотел. О Безымянном Демоне тоже, и мне не казалось, что подобное упрямство объяснялось лишь его неосведомленностью или запретом. Скорее, он по какой-то причине боялся говорить о них – так, как боятся поминать Жнеца. Я старался относиться к услышанному здесь как к бреду, но одна небольшая деталь выпадала из стройного ряда религиозной чуши, выстроенной здешними обитателями.

      Солдаты Зеленых не видели Ржавого Рыцаря. Никто его не видел. Только я.

      Но еще важнее оказались сведения о том, что комната, в которой меня держат, находится под землей (странно, я совсем не чувствовал сырости) и что у двери постоянно дежурят двое охранников. Сколько их по дороге к выходу наверх и во дворе, я не знал, но для начала хватило и этого. Я достаточно верно оцениваю собственные физические способности и знаю, что не справляюсь с двумя вооруженными мужчинами, если у меня не будет хотя бы ножа… или арбалета. Всё-таки арбалеты – моя слабость. Роланд беззлобно говорит, что это – признак малодушия, но я на самом деле предпочитаю убивать с расстояния. Мне никогда не приходилось чувствовать, как содрогается тело, в которое я всаживаю сталь. И я не испытываю особого желания узнавать про подобное чувство. Конечно, в нынешних условиях на мои желания пришлось бы наплевать, но у меня ведь в любом случае нет оружия.

      Всё это я обдумывал, быстро чертя грифелем по отливавшему перламутром пергаменту. Я очень много рисовал. Сам не знаю почему. В основном всякую ерунду: то, что видел вокруг себя. Мебель, узоры гипсовой лепки и инкрустаций панелей, другие рисунки, которые придумывались сами, даже без участия мозга, занятого упорными размышлениями о том, что делать дальше. Я с удивлением обнаружил, что рисование помогает мне сосредоточиться. И подумал, что надо будет использовать это, когда я выберусь отсюда. Вернее, если я выберусь отсюда.

      Джейкоб моими художествами не интересовался. Гораздо больше его волновала моя головокружительная карьера лесного партизана. Порой я развлекал его байками об отдельных операциях, чтобы у мальчишки не возникло ощущение того, что рассказывает только он, а я молча и подло слушаю. Он живо заинтересовался техникой стрельбы из арбалета, просто замучив меня расспросами о том, что это такое и как с ним обращаться. Надо сказать, я бы много дал за возможность удовлетворить его интерес… Меня удивил и даже немного тронул его восторг по поводу заурядных деталей моей жизни, вроде многочасовых засад