Принцесса-невеста. Уильям Голдман

чуть-чуть. Я столько лет тебе это твердил – ты просто не слушала. Ты говорила: «Мальчонка, сделай то-то» – и думала, что я отвечаю: «Как пожелаешь», но ты слышала не то. «Я тебя люблю», – говорил я, а ты все не слышала и не слышала.

      – Я услышала и обещаю: я больше никогда никого не полюблю. Только Уэстли. До самой смерти.

      Он кивнул, шагнул прочь:

      – Я скоро за тобой пришлю. Верь мне.

      – Разве мой Уэстли солжет?

      Еще шаг.

      – Я опаздываю. Мне пора. Я совсем не хочу, но надо. Корабль скоро отойдет, а до Лондона далеко.

      – Я понимаю.

      Он протянул ей руку.

      Лютику сделалось очень трудно дышать.

      – До свидания.

      Ей удалось протянуть руку ему навстречу.

      Они обменялись рукопожатиями.

      – До свидания, – повторил он.

      Она слегка кивнула.

      Третий шаг; Уэстли не сводил с нее глаз.

      Она глядела на него.

      Он отвернулся.

      И великой силой из нее исторглись слова:

      – Без единого поцелуя?

      Они упали друг другу в объятья.

      С 1642 г. до н. э., когда западную цивилизацию покорило нечаянное открытие Саула и Далилы Корн, было зафиксировано пять великих поцелуев. (До того пары сцеплялись большими пальцами.) Справедливая оценка поцелуев – дело очень непростое и нередко вызывает ожесточенные споры. Формула, безусловно, такова: нежность помножить на чистоту помножить на глубину помножить на продолжительность, – но в каких пропорциях должны быть представлены эти элементы, до сих пор никто не договорился. Так или иначе, на свете случилось пять поцелуев, по любым оценкам заслуживших единогласного высшего балла.

      Короче, этот поцелуй их все затмил.

      Наутро после отъезда Уэстли Лютик решила, что ей теперь положено сидеть, страдать и жалеть себя. Все-таки любовь всей ее жизни уехала, существование лишилось смысла, чего ждать от будущего и так далее и тому подобное.

      Но, прожив так две секунды, она сообразила, что Уэстли сейчас далеко, приближается к Лондону – вдруг, пока она тут сидит и зарастает плесенью, ему вскружит голову какая-нибудь городская красотка? Или того хуже – вдруг он уплывет в Америку, поработает там, построит свою ферму, сделает кровать, пришлет за Лютиком, а когда та приедет, Уэстли взглянет на нее и скажет: «Езжай-ка ты обратно. Ты столько рыдала, что у тебя глаза больные. Столько жалела себя, что кожа испортилась. Ты какая-то плакучая замухрышка. Женюсь-ка я на индейской девушке – тут в вигваме неподалеку живет одна, всегда чудесно выглядит».

      Лютик ринулась к зеркалу в спальне.

      – Ой, Уэстли, – сказала она. – Я тебя не разочарую, – и поспешила вниз, где пререкались родители. (16:13, а еще даже не позавтракали.) – Мне нужен совет, – вмешалась она. – Что мне сделать, чтобы лучше выглядеть?

      – Для начала помойся, – сказал отец.

      – И заодно волосы прополощи, – сказала мать.

      – Раскопай территорию за ушами.

      – И про коленки не забудь.

      – Для начала вполне достаточно, – сказала Лютик. Покачала