Жизнь и судьба. Василий Гроссман

впечатление от своих слов, закончил: – Ответственность за это безобразие ложится на непосредственного виновника, но она ложится и на меня, комиссара полка, не сумевшего помочь летчику Королю изжить в себе отсталое, отвратительное, националистическое. Вопрос серьезней, чем казалось мне вначале, поэтому я не буду сейчас наказывать Короля за совершенное им нарушение дисциплины. Но я принимаю на себя задачу перевоспитания младшего лейтенанта Короля.

      Все зашевелились, поудобней усаживаясь, почувствовали: обошлось.

      Король посмотрел на Бермана, и что-то было такое в его взгляде, отчего Берман поморщился, дернул плечом и отвернулся.

      А вечером Соломатин сказал Викторову:

      – Видишь, Леня, у них всегда так, – один за другого, шито-крыто; попался бы ты или Ваня Скотной на таком деле – закатал бы, будь уверен, Берман в штрафное подразделение.

      38

      Вечером в блиндаже летчики не спали, лежа на нарах, курили и разговаривали. Скотной за ужином выпил прощальные граммы и напевал:

      Машина в штопоре кружится,

      Ревет, летит земле на грудь,

      Не плачь, родная, успокойся,

      Меня навеки позабудь.

      Великанов все же не выдержал, проболтался, и стало известно, что полк перебазируется под Сталинград.

      Луна поднялась над лесом, и беспокойное пятно засветлело меж деревьев. Деревня, расположенная в двух километрах от аэродрома, лежала словно в золе, темная, притихшая. Летчики, сидевшие у входа в блиндаж, оглядывали чудный мир земных ориентиров. Викторов смотрел на легкие лунные тени от крыльев и хвостов «яков», тихонько подпевал певцу.

      И вынут нас из-под машины,

      Поднявши на руки каркас,

      Взовьются в небо ястребочки,

      В последний путь проводят нас.

      А те, что лежали на нарах, беседовали. Говоривших не было видно в полутьме, но они хорошо знали Друг друга по голосу и, не называя имен, отвечали на вопросы и задавали вопросы.

      – Демидов сам просился на задания, он без воздуха худел.

      – Помнишь, под Ржевом, когда мы сопровождали «петляковых», восемь «мессеров» на него навалилось, он бой принял, семнадцать минут держался.

      – Да, сменять истребителя на «юнкерса» – целесообразная вещь.

      – Идет в воздухе и поет. Я каждый день его песни вспоминаю. Он и Вертинского пел.

      – Развитой, москвич!

      – Да, уж этот в воздухе не бросит. Всегда за отстающим следил.

      – Ты его и не узнал хорошо.

      – Узнал я. Напарника видишь в полете машины. Он мне раскрылся.

      Скотной закончил очередной куплет песни, и все притихли, ожидая, пока он снова запоет. Но Скотной не стал петь.

      Он повторил известную на боевых аэродромах поговорку, сравнивавшую жизнь летчика-истребителя с короткой детской рубашонкой.

      Заговорили о немцах.

      – Его тоже сразу определяешь, какой сильный, настойчивый, какой ловит простачков, клюет сзаду, караулит отстающего.

      – У них, в