На льду. Камилла Гребе

Каптенсгатан не расчищена от снега. Я ступаю осторожно, чтобы не зачерпнуть снег ботинками. Иду по уже вытоптанной в снегу дорожке. В темноте мы идем в сторону улицы Артиллеригатан.

      – Мне позвонили сегодня из полиции, – говорю я.

      – Вот как, – нейтрально отвечает Уве, не выдавая своих чувств по этому поводу.

      Но он всегда такой. Молчит, пока не взорвется от переизбытка эмоций.

      – Они хотят со мной встретиться.

      – Ага.

      Мы идем вверх по улице к церкви, проходим мимо ресторана при музее Армии, где иногда обедаем.

      – Произошло убийство, и почерк похож на преступление, которым я занималась десять лет назад.

      – Ради всего святого, Ханне, скажи, что ты шутишь.

      – А что? – Я делаю вид, что ничего не понимаю.

      Уве останавливается. Не встречается взглядом, смотрит только на церковь всю в снегу на вершине холма. Шпиль устремляется вверх, в черное небо, за которым начинается вечность.

      Руки у него сжаты в кулаки. Я вижу, что он зол. Его злость доставляет мне удовольствие. Мне приятно видеть его таким. Я как подросток, который провоцирует родителей, чтобы получить их внимание.

      Муж поворачивается, кладет руку мне на плечо, и этот демонстративно учтивый жест приводит меня в бешенство. Уве обращается со мной как с ребенком, как с беспомощным существом.

      – Что? Что? – говорю я.

      – Разве это разумно?

      Он понизил голос, пытается взять себя в руки. Уве ненавидит терять контроль над собой. Хуже этого только когда я выхожу из себя.

      – Что разумно?

      – Браться за работу в твоем положении?

      – Положении? Я не беременна.

      – Лучше бы это было так.

      – И кто сказал, что я возьмусь за эту работу?

      – Черт побери. Ты прекрасно знаешь, чем кончаются эти звонки.

      – А что, если и так? Кто сказал, что я не могу работать?

      Уве вздергивает подбородок, чтобы смотреть на меня сверху вниз. Я ненавижу, когда он так делает. Он набирает в грудь воздуха и заявляет:

      – Я сказал. Ты нездорова. Ты не можешь работать. И я как твой муж и опекун должен запретить тебе это.

      Больше всего на свете мне хочется дать ему достойный ответ: залепить пощечину или хотя бы развернуться и пойти домой, наплевав на рождественский концерт. Дома можно было бы разжечь камин, выпить бокал вина, полежать с Фридой на диване. Но я держу язык за зубами. Мы молча продолжаем путь.

      Эмма

Двумя месяцами ранее

      – Ну, как все прошло вчера?

      В голосе Ольги радость и любопытство. Бледно-голубые глаза внимательно изучают меня, пока она ловко сворачивает джинсы на столе перед кассой.

      И я не знаю, что ей ответить. Часть меня хочет сказать, что все прошло хорошо, что я приготовила вкусный ужин и что мы занимались любовью всю ночь. Другая часть хочет сказать правду, но боится.

      – Он не пришел.

      – Не пришел?

      Ольга откладывает джинсы, которые были у нее в руках, и с тревогой смотрит на меня.

      – Нет, не пришел. И я не смогла