Иго любви. Анастасия Вербицкая

в ложу. Маленькие ручки в белых перчатках хлопают ей. Нежное личико улыбается ей. Хованский стоит за креслом блондинки. Долго, как оцепеневшая, смотрит туда артистка. Потом кланяется хрупкой девушке в белом платье. Разве не ей одной обязана она сейчас вот этим торжеством?

      Но еще лучше удается ей пятый акт. Он почти пропадал, когда она дебютировала в этой роли. И только сцена смерти была прекрасна. Здесь же, с самого начала, все полно трагизма. Каждый жест, каждое слово полно глубокого, зловещего смысла. Ни разу еще искусство и жизнь не сплетались так тесно, не сливались в таком чудовищном кошмаре… На вопрос отца: «Ты здесь одна?» – Луиза отвечает:

      «Нет. Я не одна. Когда так темно, так черно вокруг меня, тут-то и собираются ко мне гости…

      Миллер. Спаси тебя, Господи!.. Только нечистая совесть да совы любят потемки. Только грешники да злые люди бегут от света.

      Луиза. Да еще вечность, говорящая с душою без посредников…»

      Толпа шевельнулась и замерла опять. В этом напряженном внимании, в этой отрешенности от жизни она сейчас словно одно тело, одна душа…

      Муратов прижмурил веки. Ему жутко слушать этот голос сейчас.

      Она говорит: «Нас, женщин, считают слабыми, хрупкими созданиями. Не верь этому, батюшка!.. Мы вздрагиваем при виде паука, но, не дрогнув, готовы обнять черное чудовище: тление…»

      «Нет! Это невозможно, – думает Муратов. – Или я совсем не знаю ее… Она – женщина долга. Она слишком жизнерадостна. Она пламенно любит искусство. Любовь не может стать для нее альфой и омегой, как для большинства дюжинных женщин. Она вынесет этот удар… Талант и творчество спасут ее…»

      Отчаяние Миллера смягчает душу его дочери. Луиза клянется ему, что не наложит на себя руки. И с потрясающей скорбью произносит артистка ее слова:

      «Только скорее, батюшка, бежим из этого города, где надо мной насмехаются мои подруги… Где навеки погибло мое доброе имя… Дальше, дальше отсюда, где будет преследовать меня на каждом шагу призрак утраченного счастья!..»

      «И для тебя, бедняжка, это было бы лучше, – думает Муратов, потихоньку вытирая глаза. – Много горя ждет тебя… Если б моя любовь могла придать тебе мужества…»

      С возрастающей силой трагизма доводит бенефициантка до конца свою роль. Луиза умирает, отравленная Фердинандом.

      Женщины плачут.

      Артистка, лежа в безжизненной позе, пока идут последние сцены Фердинанда с Миллером и президентом, думает с горечью:

      «Луиза счастливее меня. Смерть избавляет от страданий. И он любил ее до конца…»

      Если б аплодисменты, восторги и любовь публики могли вознаграждать женщину за утраченные иллюзии любви, за измену и страдания ревности, то Надежда Васильевна должна была бы утешиться в этот вечер.

      Овация длится несколько минут. Вся сцена уставлена подношениями. Чего тут нет? Венки, цветы, конфеты, фрукты; бриллиантовая брошь и серьги от Муратова; изумрудное кольцо от губернаторши; дубовый ящик со столовым серебром от полицмейстера;