Миленький ты мой. Мария Метлицкая

лежит. Все ерунда! Главное – дело. Главное – что я тут. Как долго я к этому шла…

      А дело идет пока… Тьфу-тьфу-тьфу!

      В кабинете пахнет пылью и тленом – пыль в четыре пальца, не меньше. Ох, не задохнуться бы.

      Открыла окно – на улице минус двадцать. Холодновато. Одеяльце мне выдали «жидкое» – древняя и колючая «верблюжка». Жесткая – не подоткнуть.

      Усмехаюсь: под ним наверняка спала дорогая Полина Сергеевна. Милая мама моя.

      Все по наследству! И нищета, и безродность. И ты всегда останешься голытьбой и босотой. Потому что судьба. Только спала моя мама, Полина Сергеевна, не в кабинете, наверное. Туда бы не допустили. А где же спала? Вот интересно! В каком закутке? Завтра узнаю. Узнаю, где спит прислуга.

      Но мы это дело поправим! Изменим, так сказать, классику жанра. Пусть будет однажды не так!

      По справедливости будет.

      Сон не идет… У меня так всегда, если с усталости. Ворочаюсь на скользкой коже – холодно и неуютно. Ладно, прынцесса на горошине! Цаца какая!.. А в твоей избе было лучше? Вспомни-ка: как печка к утру остывала, как из окон дуло… Разбитое стекло бабуля склеила серой замазкой – уродливо, будто шрам на лице. Впрочем, при всей прочей убогости…

      Подгнившие половицы стонали, скрипели. Растрескавшаяся печь нещадно дымила – сколько не замазывай трещины глиной. Гудел и трясся как сумасшедший старенький холодильник «Саратов». Почти не морозил, а трещал – вот-вот крякнется!

      Но нам хватало и его. Все остальное хранилось в погребе. «Спасибо деду Сереже!» – поминала мужа бабуля добрым словом только за это.

      Да и что остальное? Все, что мы с бабой Маней надыбаем! Летом, в лесу. Сначала шла земляника, позже – черника. Дальше – малина, а уж за ней брусника и клюква. Особенно баба Маня уважала последнюю, говорила: это наши с тобой, Лидка, главные витамины! Без них пропадем!

      Ну и варенье, конечно, – основное лакомство! Конфет в лавку почти не завозили – только белесые «Школьные» и липкие подушечки с кислым повидлом. Все без обертки. Я брезговала, когда видела налипших ос и зеленых мух. Я вообще была очень брезгливая. Баба смеялась: в деревне, Лидка, брезгливых нет!

      Баба говорила – «гребую». По-деревенски значит «брезгую».

      Потому оставалось варенье. Но сахар! А поди, достань – все ведь варят.

      Да и деньги… Стояли в очередях, доставали сахарок. И бабуля варила варенье. Больше всего я любила малиновое. А из малины лесной – о, это чудо! Как она пахла! Мелкая, сладкая – настоящее лакомство. Чернику считала безвкусной, пустой. А баба Маня ее уважала: для глаз – это варенье, говорила, а сухую – «от живота».

      Точней, от поноса. Баба Маня говорила по-простому: «от дрисни».

      А живот схватывал часто, потому что мы, дети, обрывали незрелые яблоки и сливы в садах.

      Еще бабуля сушила лапчатку-трилистник, как она его называла. Тоже от «ентого дела». Она вообще знала кучу лечебных трав, моя бабка.

      А куда было деваться? В поселке – а до него шестнадцать км, а если весна или осень? Распутица? – в