Такая разная любовь. Любимые произведения русских классиков (сборник). Отсутствует

она – я!

      – Ло-овко, – вздохнул мальчик, широко раскрыв глаза. – Ничего нет, только трава да цветы. Мамка, ты бы вот нашла тележку да свезла меня в чистое поле! А то – издохну и не увижу никогда. Шкура ты, мамка, право! – обиженно и грустно закончил он.

      Мать ласково посоветовала ему:

      – А ты – не ругайся, не надо! Ты еще маленький…

      – «Не ругайся»! Тебе – хорошо, ходишь куда хошь, как собака все равно. Ты – счастливая… Слушай-ка, – обратился он ко мне, – это Бог сделал поле?

      – Наверное.

      – А зачем?

      – Чтобы гулять людям.

      – Чистое поле! – сказал мальчик, задумчиво улыбаясь, вздыхая. – Я бы взял туда зверильницу и всех выпустил их, – гуляй, домашние! А – слушай-ка! – Бога делают где – в богадельне?

      Его мать взвизгнула и буквально покатилась со смеха, – опрокинулась на постель, дрыгая ногами, вскрикивая:

      – О, – чтоб те… о господи! Утешеньишко ты мое! Да, чай, Бога-то – богомазы… ой, смехота моя, чудашка…

      Ленька с улыбкой поглядел на нее и ласково, но грязно выругался.

      – Корячится, точно маленькая! Любит же хохотать.

      И снова повторил ругательство.

      – Пускай смеется, – сказал я, – это тебе не обидно!

      – Нет, не обидно, – согласился Ленька. – Я на нее сержусь, только когда она окошко не моет; прошу, прошу: «Вымой же окошко, я света божьего не вижу», а она все забывает…

      Женщина, посмеиваясь, мыла чайную посуду, подмигивала мне голубым светлым глазом и говорила:

      – Хорошо утешеньице у меня? Кабы не он – утопилась бы давно, ей-богу! Удавилась бы…

      Она говорила это улыбаясь.

      А Ленька вдруг спросил меня:

      – Ты – дурак?

      – Не знаю. А что?

      – Мамка говорит – дурак!

      – Так ведь я – почему? – воскликнула женщина, нимало не смущаясь. – Привел с улицы пьяную бабу, уложил ее спать, а – сам ушел, нате-ко! Я ведь не во зло сказала. А ты уж сейчас ябедничать, у – какой…

      Она говорила тоже, как ребенок, строй ее речи напоминал девочку-подростка. Да и глаза у нее были детски чистые, – тем безобразнее казалось безносое лицо, с приподнятой губой и обнаженными зубами. Какая-то ходячая, кошмарная насмешка, и – веселая насмешка.

      – Ну, давайте чай пить, – предложила она торжественно.

      Самовар стоял на ящике рядом с Ленькой, озорниковатая струйка пара, выбиваясь из-под измятой крышки, касалась его плеча. Он подставлял под нее ручонку и, когда ладонь увлажнялась паром, – мечтательно щурясь, вытирал ее о волосы.

      – Вырасту большой, – говорил он, – сделает мамка тележку мне, буду по улицам ползать, милостинку просить. Напрошу и выползу в чистое поле.

      – Охо-хо, – вздохнула мать и тотчас тихонько засмеялась. – Раем видит поле-то, милый! А там – лагеря, да охальники солдаты, да пьяные мужики.

      – Врешь, – остановил ее Ленька, нахмурясь. – Спроси-ка его, какое оно, он видел.

      – А я – не видала?

      – Пьяная-то!

      Они начали спорить, совсем как дети, так же горячо и нелогично, а на