…И вечно радуется ночь. Роман. Михаил Лукин

относится эта Ольга, чёрт его знает.

      Они расстались недружелюбно, и фрёкен Хлоя предупредила Ольгу, что непременно будет следить за ней, несмотря на то, что ей не так часто приходится бывать здесь, но ей-то это-де никак не помешает. Та лишь пожимает плечами на это и прощается с фрёкен Хлоей с такой желчью в голосе, что и мне самому в горло точно ударила горечь, так что захотелось сплюнуть. Эта Ольга та ещё штучка; ого, палец в рот ей не клади.

      Я жду некоторое время, давая возможность Хлое удалиться, чтобы не компрометировать себя, будто бы я подслушивал, затем выхожу из своего флигеля на улицу и тут же сталкиваюсь с ней лоб в лоб – она всё ещё стоит на ступенях, погружённая в себя. Я улыбаюсь виновато, киваю в знак приветствия, но ничего не говорю.

      Молчит и она, но не уходит, как обычно, а напротив, выпрямляется и, глядя на меня в упор, медленно отвечает кивком головы на моё приветствие. В глаза бросается краснота её лица, оно едва ли не дымится, и это кажется столь удивительным, сколь и странным – прежняя бледность вовсе исчезла куда-то, забрав ледяную решимость с собой, и передо мной точно стоит совсем иной человек, не тот, что прежде, а горячий, порывистый, страстный, как вулкан.

      Лучшего повода и быть не может, и я решаюсь заговорить:

      – Простите, кажется, я ненароком уловил часть вашей беседы с этой юной…

      Она резко вскидывает голову и отвечает мне на моём родном языке:

      – Разговор, сказали вы? Вовсе нет, не было никакого разговора.

      Её слова не звучат грубо либо неучтиво, нет, скорее это попытка вернуть себе обычное душевное состояние. Но попытка столь неудачная, что я уж и не знаю сам, на самом ли деле она собирается возвращать себе свою извечную невозмутимость – грудь её как вздымалась, так и вздымается, словно у бегуна на длинные дистанции, а холодный ветер в парке так и не смог потушить пожар на её щеках.

      – Что с вами? – вырывается у меня вдруг.

      – Что со мной? Ничего… – только и отвечает она, поднеся руку к лицу.

      – Вы замёрзли?

      – С чего вы взяли? – удивляется она.

      – Алый румянец на щеках, дрожь…

      Нет, вовсе она не дрожала – я только придумал это, но едва услышав мои слова, она стала дрожать на самом деле, и это никак не ускользнуло от моего внимания.

      – Румянец? В самом деле? – растерянно и удивлённо спрашивает она.

      Мне кажется, что в русской речи у неё появляется акцент.

      – Именно! – подтверждаю я. – Вы всё время были так бледны, и тогда, в первую нашу встречу, и затем, когда я имел счастье видеть вас здесь, на отдалении, правда…

      – Видели меня? Когда?

      – Видел, много раз, в основном у ворот и подле фонтана. Он красив, на самом деле, этот фонтан, хоть и не работал давным-давно, по всей видимости – там полным-полно павшей листвы. Не правда ли? Я хотел подойти, не стану скрывать; хотел подойти и засвидетельствовать своё почтение…

      – И что же?

      – Увы, –