Небеса ликуют. Андрей Валентинов

у этого мужлана? Однако же, друг мой, ведомо ли вам, где похоронена синьора Цецилия Метеллини?

      – Цецилия Метелла, – постаравшись не улыбнуться, уточнил я. – Это жена знаменитого Марка Красса.

      – Кого?!

      Ответить я не успел. Легкий стук каблучков – совсем близко, рядом.

      – Адам! Синьор Адам!

      На Коломбине была черная маска – в цвет тяжелой мантильи, из-под которой выглядывало знакомое белое платье. И таким же белым казалось лицо. Или виной всему предрассветный сумрак?

      – Я… Я, кажется, успела. Ничего не говорите, Адам, не надо! Я просто… просто… Вы действительно должны драться? Ведь это же глупость! Это…

      – Доброе утро, прекрасная синьора! – Дю Бартас тут же оказался рядом, сжимая шляпу в руке. – Увы, именно это сейчас предстоит моему и вашему другу, дорогая синьора Франческа! И прошу, не желайте ему удачи, ибо это худшая из примет.

      Ее лицо дернулось. Взгляд из-под маски заставил славного дю Бартаса отшатнуться и ретироваться к повозке.

      – Ну почему вы такой, как все, Адам? Ради вашей дворянской спеси, вашей гордыни!..

      Я молча поклонился. Хорошо, что девушка не знает всей правды! Если бы дело было только в гордыне!

      – Но если так… Если вы такой… Я вас могу благословить?

      В темных глазах блеснула неожиданная усмешка, и мне сразу же стало легче.

      – Можете. – Я улыбнулся в ответ, и тут же ее губы…

      …От маски пахло духами и клеем…

      – Идите! – Франческа отстранилась, надвинула мантилью на голову. – Идите же, не смотрите на меня!

      Сонный возница взмахнул кнутом. Я оглянулся, но девушка уже исчезла.

      – Vieux diable! – мечтательно проговорил шевалье. – Как я завидую вам, дорогой де Гуаира! Эх, мне бы такую дуэль!

      Отвечать было нечего. Я отвернулся. Повозка тронулась.

      – Топоры-ножи-ножницы-сечки! – донеслось из-за спины, и я почему-то вновь подумал о бессонном точильщике.

      Что случилось с его бородой?

      Да, жизнь действительно театр. И хорошо, если приходится играть в комедии. Тычки, затрещины, любовник в сундуке. Глупо, конечно, но это все-таки лучше кровавой красоты шекспировских ужасов.

      Итак, играем!

* * *

      Декоратор постарался. Задник сцены в меру мрачен и в меру нелеп. Темные потрескавшиеся стены древней гробницы, грустные пинии вокруг – и белые ажурные зубцы поверху, словно могила Цецилии Метеллы надела чепец, какой носят субретки. Предрассветное серое небо, далекий глухой голос колокола…

      – Ага, вот и они! Однако же прохладно, дорогой де Гуаира!

      На эту реплику можно не отвечать. Я – Арлекин, принявший вызов чванливого Капитана и теперь, дабы посмешить благородную публику, во всем подражающий своему врагу. Нос надменно вздернут, ботфорты гордо попирают холодную твердь, покрытую влажными желтыми иголками.

      – Доброе утро, синьоры!

      Их снова трое – крепыш, толстяк и высокий. Три Капитана – надутые щеки, брови – к переносице, носы, как и у меня, – к зениту. Играют от души.

      Почему их трое? Маркиз, синьор Монтечело и…

      «Хватайте ее, синьор