Антимагия. Перевернутая амфора. Веда Талагаева

рядами рисующих, подметая плиты пола щеткой на длинной ручке. Ее взгляд периодически отрывается от уборки и обращается к раздетому Сандро, выставленному на всеобщее, в том числе и ее, обозрение. Бенвенуто на балконе в такие моменты хмурится и строго покашливает. Тогда Фьоретта опускает голову и с преувеличенным усердием машет щеткой, не забывая поглядывать в рисунки окружающих ее рисовальщиков.

      Когда она задерживается рядом со мной, я наступаю на подол ее светлого платья и легонько придерживаю. Девушка теряет равновесие, вынужденно усаживается на мое левое колено и одаривает меня улыбкой. Рядом на свободном табурете лежит старый блокнот для рисования в обложке из «чертовой кожи», с которым я не расстаюсь на улицах Терции, куда бы ни пошел. В нем полно недавних рисунков, и, потянув обложку за завязки, Фьоретта начинает их перелистывать.

      На свежих зарисовках, сделанных мною поутру, изображен Паоло, уличный нищий, обычно сидящий в подворотне у базилики Марозия. У меня давно чесались руки на этого человека, и вот сегодня я заплатил ему два дуката из вчерашнего гонорара за портрет синьора Бьянки, сел на мостовую по другую сторону узкого прохода, прислонившись к стене противоположного дома, и почти два часа рисовал старика. В конце работы я отдал Паоло и те монеты, которые прохожие набросали мне, думая, что я в этом нуждаюсь.

      – Это ужасно! – шепчет Фьоретта, проглядывая рисунки, и брезгливо морщит искрящийся золотом веснушек носик.

      – Нет, вовсе нет! – возражаю я, отрываясь от работы, нахожу в блокноте один из листов, где лицо Паоло изображено крупным планом вполоборота, вожу пальцем по изможденным, будто точеным из старого дерева чертам. – Взгляни, какие скулы, как морщины избороздили лоб, какая линия верхней губы. А взгляд! На этом лице – целая жизнь.

      Я люблю такие лица. Лица, которым есть что поведать, чем взволновать, от взгляда на которые щемит сердце. Они привлекают меня куда больше, чем миловидные и свежие, но невыразительные, забывающиеся, лишь перестаешь их видеть. Для меня не труд нарисовать хорошенькую девушку, такую, как Фьоретта и ее сестра, но удовольствие от этого невеликое. Это, конечно, не значит, что меня привлекает только странное и безобразное. Ведь я художник, красота для моей души как магнит. Но красота не пустая, не безликая, и я мечтаю найти и среди красивых лиц такое, которое заставит меня испытывать столь же острые и яркие переживания.

      – Не очень-то хорошая жизнь, – замечает Фьоретта, потрепав меня по макушке. – И это особенно заметно потому, как ты его нарисовал, – она целует меня в висок. – Ты такой талантливый, Давиде.

      Бенвенуто наверху строго покашливает, и она возвращается к щетке. Я завязываю тесемки на обложке блокнота. Дверь во внутренний дворик распахивается, и Веккьо вводит в зал мастерской другого домовика помоложе, одетого в берет, похожий на старый гриб, и куртку цвета зеленого винограда. Это Тоцци из палаццо Ринальди, частый