Красивые штаны. Рассказы и фельетоны (сборник). Валентин Петрович Катаев

брал пустую клетку и отправлялся на какой-то отдаленный базарчик, который называл «охотницким рядом». По его словам, там можно было купить или выменять любую птицу северных широт. Там у него были таинственные знакомства, сохранившиеся с того счастливого времени, когда вместо школы он отправлялся на дикий берег моря, расставив птицеловную сеть и растянувшись на животе под кустом пожелтевшей сирени, в сухой заросли полыни и слюдяных бессмертников, коварно подсвистывал глупым чижам, цепко держась за предательскую веревку. Стайки птиц пересыпались бусами с куста на куст. Легкий пух и воздушные клочья репейника летали над ломким хворостом бурьяна, а с моря тянулись молочные прохладные космы первого тумана.

      Возбужденный голодом и воспоминаниями, Эдуард возвращался домой к обеду, принося с собой птиц.

      Лида чистила клетки, насыпала корм, вбивала в стенку гвозди и восхищалась птицами.

      На взгляд непосвященного, птицы были ужасны. Они были грязны, растрепаны, запуганы, прожорливы и совершенно безмолвны. У многих из них были выщипаны хвосты и перебиты лапки.

      Но на все иронические замечания друзей по поводу птиц Эдуард отвечал яростным рычаньем:

      – Молчите, ослы! Вы ничего не понимаете. Это очень редкие экземпляры. Вот, например, та, серая, видите, на жердочке: это редкий экземпляр малиновки. У нее, правда, немножечко сломана лапка и чуть-чуть выщипан хвостик, но посмотрите, какие у нее умные глазки. Клянусь памятью моего покойного отца, плюньте мне в глаза, если через два дня она не запоет. Вы никогда не слышали пения малиновки?

      И он начинал свистать, улюлюкать и крутить головой.

      Однако проходила неделя, а редкий экземпляр малиновки по-прежнему оставался безмолвным, но очень прожорливым.

      Вскоре все стены были сплошь увешаны редкими и даже редчайшими экземплярами птиц.

      Причем все птицы были похожи друг на дружку, как заключенные одной камеры. Во всяком случае, никаких существенных различий между ними не было, хотя все они носили различные многообещающие названия: дрозды, красноголовые славки, щеглы, снегири, зяблики, чижи…

      В комнату было жутко войти. Треск клювов и крыльев оглушал непривычное ухо. Перья и пух летали посреди комнаты на манер тех летних вихрей, которые вдруг подымаются при совершенном безветрии на хуторских птичьих дворах.

      Сор, шелуха конопляного семени, брызги и камешки сыпались из клеток на пол.

      Кроме того, в углу стояла детская ванна, в которой, высунув из воды глянцевитый арбузный щиток и верблюжью мордочку, шевелилась и любопытно жмурилась черепаха.

      Эдуард сидел в ковровых туфлях за книгой под большим портретом сердитого военного врача.

      Иногда он подымал глаза на портрет и, почтительно приложив к губам указательный палец, шепотом произносил:

      – Канцлер!

      Лида смущенно косилась на птиц, и на ее бесхарактерном детском личике обозначались еле уловимые складки беспокойства и тайного раздражения. Оно накапливалось вокруг толстенького ребяческого носика.

      XII. Скоро «они»