Немного тьмы (на краю света). Любко Дереш

анклавом Эфиопии, спроецированным сюда коллективным подсознательным. За растаманскими песнями слышался рык гепардов и звуки пустыни. Я искал взглядом доказательств Африки и узнавал в местной флоре типичные эндемики экватора.

      Я вошел на их землю с открытыми ладонями – ни копья, ни палки, ни камня, – и меня встретили вежливым молчанием. Дреды сидели тесным кругом вокруг выварки с подкипающим супом. Телепатически я ощутил, как они обсуждают между собой, не вознамерился ли я перевернуть им казан с хавкой или развалить типи и продырявить тамтам, а новый натянуть из кожи их ребятишек. Да нет же, более мирного существа, чем я, на Шипоте не сыщешь. Я просто обвел глазами все палатки. Практически перед каждой висел зелено-желто-красный флаг Ямайки. Флагшток украшался в соответствии со вкусом владельца перьями, клыками кабанов, камешками и конечно же растами.

      Раста с точки зрения чужеземца выглядит как шнуровка-триколор (традиционная краска) или какое-нибудь другое объединение доступных цветов. Как правило, расту вплетают в волосы, туго обматывая нить сперва вокруг пучка волос, а потом – вокруг плетеной веревочки. Для балласта на кончик расты привязывают камешек с отверстием, кто знает – «куриный бог».

      Вообще, растаманы смотрятся на полонине наиболее ярко в плане внешности. Те психо– и географические территории, где их тела пустили roots, должны быть экзотическими с точки зрения осевших и фиксированных туземцев, которым, кроме «файки» и «майки», больше рифм к слову «Ямайка» не дано.

      А растаманы – они как львы. Африканские воины саванн, buffalo soldiers, со страшными локонами на головах, с белыми зубами и красными глазами, они просто звереют, когда оказываются на природе. Звереют и кричат: аллилуйя, Джа!

      Как пел Африк Симон, «mwlungu wa mwlandi hafanana» – «нет разницы, черный ты или белый». Когда ты куришь траву так долго, как мы, – твоя кожа не черная и не белая, а скорее землистая.

      Тщательно осмотрел все палатки, но так и не увидел нужного мне сигнала: красного платочка, красного флажка или хотя бы малейшего лоскутка тряпки красного цвета. В конце концов, я и не ожидал найти среди таких расслабленных, таких неконфликтных растаманов людей, которых можно опознать по цвету насилия.

      Не добыв и на этот раз ничего, я решил бросить якорек. Большинство стратегически удобных мест – чтобы и к воде можно было, и за дровами недалеко – уже было занято. Над левым краем темнела карма панков. Поэтому я поднялся на покатый правый край полонины, к благодатным черничникам, что сочным поясом отмежевывали твердь луга от тверди леса. Там и остановился.

      Не спеша раскладываю рюкзак. Разбиваю двухместную палатку головой на юго-запад. Два места – это для меня и для рюкзака. Больше ни на кого я не рассчитываю.

      Раскрутил свернутый в рулон каримат, расправил спальник. Оттуда выпала красная тряпка. Я спрятал ее в карман и подумал: «С этим подождем».

      А потом прикинул, сколько уже здесь людей подумало так же: «подождем». Двое? Пятеро? Сколько?

      Решаю, что при таком расписании можно будет ждать