Самозванец (сборник). Теодор Мундт

даже такую, на которой, хотя и незаслуженно, тяготеет общественное презрение.

      Если Вы действительно не верите позорящим меня слухам, то, наверное, исполните ту просьбу, с которой я обращаюсь к Вам теперь.

      Откажитесь от дуэли, барон. На что Вам этот поединок? Вы только поставите на карту свою жизнь, а для чего? Чего Вы добьетесь этим? С глубокой горечью я должна признать, что поруганную честь моего имени не восстановить острием шпаги.

      Отношение всего общества открыло мне вчера глаза. Я – пария; я отвержена и никогда более не решусь показаться среди этой холодной, бесконечно строгой знати. Завтра рано утром я исчезну из Вены, и никто не узнает, куда я скроюсь: Эмилия мало жила, но так много страдала… Жила!.. Как грустно звучит прошедшее время, когда вспоминаешь, что мало, очень мало лет прожито… Много ценностей оставляю я после себя: верную подругу, нежно любимого дедушку, именье, которое я полюбила, как родину, и слуг, называвших меня своей матерью… И к числу покидаемых драгоценностей я причисляю также и того чужого… но нет, не чужого, а нового человека, взгляд и смелый поступок которого неизгладимо запечатлелся в моем сердце…

      Да благословит Вас Бог! Я позволяю себе послать Вам свои часы в воспоминание о несчастной Эмилии, которая безнадежно гибнет под тяжестью суровой, несправедливой судьбы…

      Еще раз умоляю Вас: откажитесь от дуэли с Ридезелем. Этот господин имеет дурную репутацию бретера; он задирает всех и каждого, полагаясь не только на свое искусство, но и на разные недостойные уловки. Еще недавно он ранил на дуэли одного поляка-ротмистра, и тот вскоре умер от заражения крови, хотя рана была очень незначительной. Злая молва уверяет, что шпага Ридезеля была отравлена. Я не осмелюсь утверждать, что это непременно так и было, но какая честь, какая заслуга драться с человеком, о котором ходят подобные слухи?

      Еще раз позволю себе засвидетельствовать Вам сердечнейшую благодарность преданной Вам

      Эмилии фон Витхан».

      – Что это еще за ересь! – воскликнул Лахнер. – Такая милая женщина хочет отказаться от света? Ну уж нет, этого я не могу допустить… Нет, сегодня же после дуэли я повидаюсь с нею и переговорю. Ловкости Ридезеля я нисколько не боюсь, особенно теперь, когда мне необходимо жить, чтобы добиться моей дивной Эмилии. Это придаст мне силы, ловкости и изворотливости вдесятеро…

      Вернулся Зигмунд и принес ему визитную карточку Левенвальда, на которой было написано:

      «В половине двенадцатого на эспланаде перед Шотентором. Обнимаю.

      Твой Л.».

      – Однако, – воскликнул Лахнер, – уже одиннадцать! Прикажите сейчас же запрягать.

      Молодой еврей не двинулся с места: он тревожно искал что-то по всем карманам.

      – Бог отцов и дедов моих! – испуганно произнес он наконец. – Неужели я потерял ее?

      – Кого «ее»?

      – Записку.

      – От кого?

      – От Фрейбергера.

      – Где ты видел его?

      – Только что, на улице. Ему было очень некогда, и он тут написал несколько слов