Сделано в Швеции. Андерс Рослунд

обычно видишь только лезвие.

      Особенно если оно в тебя вонзается.

      – Мочи его, блин! – кричит Кекконену Хассе, лежа на грязном асфальте и прижимая обе руки к носу, словно чтобы удержать его на месте.

      Первый удар – нож глубоко протыкает левое плечо Лео. Точнее, левое плечо его толстой стеганой куртки. Из большой дыры вылезает пушистый белый синтепон.

      Когда Кекконен бьет второй раз, Лео слегка наклоняет корпус, поворачивает вбок, и нож пронзает воздух. Тотчас же третий удар, быстрый, резкий, снова вспарывает куртку, рукав, но прореха поменьше.

      – Мочи его! Мочи! – орет Хассе, и Кекконен сверлит Лео злобным взглядом, который глумливо ухмыляется всякий раз, как он выбрасывает лезвие вперед. Он метит в лицо Лео и еще дважды царапает его, прежде чем у них за спиной распахивается дверь.

      Лео не оборачивается, лезвие слишком близко, обернись он – и ему нипочем не увернуться от очередного удара.

      Потом он слышит. И понимает.

      Шаги по асфальту, шаги босых ног.

      Папины шаги.

      И папино дыхание.

      И папин голос:

      – Бросай нож, гаденыш!

      Кекконен подчиняется. Нож со стуком падает на землю. И они удирают. Хассе, зажимающий руками нос, и Кекконен, ссутуливший квадратные плечи, мчатся через парковку, сквозь кусты и через дорогу, к школе, меж тем как звонок вызванивает начало следующего урока.

      18

      Они стоят рядом, смотрят в разрисованное граффити зеркало.

      Один ростом метр девяносто три, темные волосы зачесаны назад, второй – метр пятьдесят два, волосы светлые, взъерошенные.

      – Нож. – Папа протягивает руку ладонью вверх, на ней лежит финский нож, в пятнах краски. – Нож, Леонард!

      Лифт ползет наверх – второй этаж, третий, Лео пытается разглядеть в зеркале отражение отца. Оно дрожит. Обычно с папой так бывает, прежде чем он начинает пить вино с растопленным сахаром или когда ему осточертели лодыри и паразиты. Но только внешне. Не как сейчас. Изнутри.

      – Я учил тебя, как надо драться. Руками! А ты… ты берешь мой нож!

      – Не для драки.

      – Тебе нож не нужен!

      – Чтобы заставить их драться. Заманить сюда. Чтобы ты видел.

      Папа сжимает нож. Он зол. И напуган. Зол от испуга и испуган от злости.

      – Неужто тебе, черт подери, непонятно, что ты… ты…

      – Но ты сам его использовал. Обрезал…

      – Я прежде всего дерусь руками!

      Шестой этаж. Седьмой. Приехали. Но оба остаются в тесной кабинке лифта. Пока не откроют дверцу, пока не перестанут смотреть друг на друга в размалеванное зеркало… останутся в этом тесном мирке…

      – Ну, ты сорвиголова…

      Голос у папы тоже дрожит, Лео видит отца в зеркале, почти на самом верху, где слой краски прозрачнее.

      – Но я врезал ему, папа. Прямо в нос. Так?

      И папа улыбается. Он смеется, когда получает конверты с деньгами, а иной раз – когда пьет черное вино, но улыбается редко. Сейчас он улыбается.

      Сейчас

      Часть вторая

      19

      Каждый