Отец мой шахтер (сборник). Валерий Залотуха

и звонкую затрещину сидящий рядом седой медведеподобный зек, наверняка рецидивист. Он тяжело поднялся и обратился к Ваське, глядя на него удивленно и настороженно:

      – Обижаешь, Иваныч…

      – На обиженных воду возят! – закричал в ответ Васька. – Уперли книжечки-то?! Скурили?

      Рецидивист потупился и пробасил виновато:

      – Так мы сперва читали…

      – Читали… – передразнил Васька. – Если б читали, не скурили бы! А вы знаете, как Сергеич те стихи писал! Недосыпал, мучился, голодал. Его не печатали, над ним смеялись, избивали даже, а он – писал! Не за деньги, как вы думаете, не ради славы, а потому что – поэт он… Ему дано писать, и он пишет, а нам дано его стихи читать! Это закон, понимаете! И если мы его нарушать станем, а из поэзии самокрутки крутить, нам всем… кранты наступят! Это как… небо с землей местами поменять, а потом ходить и удивляться, что это на меня сверху камни падают?

      Зал принял сравнение и понимающе загудел. Васька отступил к своему стулу и сказал, успокаиваясь:

      – Не знаю, согласится ли он читать вам свои стихи. Я б не стал…

      Васька сел, и тут же из зала кто-то нервно и покаянно выкрикнул:

      – Это Соловей, сука, книжки упер. Сказал – списанные… Мы ж не знали.

      В зале зашумели, заспорили о чем-то между собой.

      – Тихо! – кричал Головлев и стучал пробкой по графину, но его не слышали.

      И тогда решительно поднялся Александр Сергеевич. Шум почти сразу стих. Макаров уверенно вышел на авансцену, чувствуя в душе подъем, какого не чувствовал давно, ощущая собственную силу и власть над залом. Он не знал, с чего начнет, но это было не страшно. Он в задумчивости кашлянул в кулак, почесал затылок, слегка подтянул на поясе брюки и вдруг ощутил, «Макаров» выскальзывает из-под пояса и проваливается в штанину. Александр Сергеевич цапнул себя рукой за ягодицу, но не успел поймать беглеца, а только сумел приостановить его убийственный ход, согнув в колене ногу. Замерев в такой странной птичьей позе, Александр Сергеевич смотрел в зал и видел перед собой черную, неотвратимо надвигающуюся стену.

      Зеки молчали, думая, видимо, что все поэты начинают так читать свои стихи. Головлев покосился на Ваську. Васька встревожился. А «Макаров» тем временем обошел преграду сбоку и пополз по икре вниз – к щиколотке, к краю штанины. Макаров понял, что должен упасть и умереть мгновенно, сейчас, здесь, однако оставался жить и даже продолжал стоять.

      И вдруг завыли сирены, залаяли где-то собаки, в зал ворвался офицер с автоматом, вскочил на сцену и что-то сказал на ухо торопливо поднявшемуся Головлеву. Он сказал это шепотом, но почему-то все услышали.

      – Соловьев сбежал, – пронеслось по залу неожиданное известие.

      Солдаты с автоматами стали спешно выводить из зала зеков. О Макарове забыли все, даже Васька. Через минуту Александр Сергеевич остался на сцене один перед совершенно пустым залом. «Макаров» вышмыгнул из его штанины и улегся рядом с ботинком,