Корсет. Лора Перселл

как долго тебя не было?

      – Не знаю… Может, час?

      – Кажется, даже дольше… А ребенок так и не продвинулся.

      Я позволила себе поплакать, меняя постель. Ни мама, ни папа не обратили на это никакого внимания. Мне казалось, что от этого станет легче. Но слезы принесли не облегчение, а лишь еще большую усталость и головную боль. Возможно, именно в этот момент я поняла истинный смысл фразы «слезами горю не поможешь».

      Потихоньку занималась заря, хотя светлее не становилось. Просто иссиня-черное ночное небо постепенно серело. В комнате все казалось каким-то выцветшим и потертым.

      Мама наконец перестала мычать, но от этого лучше не стало. Она совсем ослабла. Тело ее выглядело почти безжизненным, когда мы перетаскивали ее на застеленную свежим бельем кровать. Она просто упала туда, как мешок. Лицо ее было такого же цвета, как белая наволочка на подушке. Я положила руку на ее лоб – она горела в лихорадке.

      Папа места себе не находил:

      – Она совсем ослабла! У нее просто не хватит сил тужиться, чтобы вытолкнуть ребенка!

      Я открыла окно. Одетые во все черное клерки шли мимо нашего дома, торопясь в свои конторы. Те же, кто работал у реки, направлялись в противоположную сторону.

      Отец хлопнул рукой по подоконнику:

      – Нет, больше мы ждать не можем! Придется мне взяться за нож!

      – Нож!!!

      – Ну посмотри сама! – велел мне отец, показывая рукой.

      Преодолевая страх и отвращение, я снова посмотрела туда, где среди кроваво-красной, измученной маминой плоти был виден край головы ребенка.

      – У нее неполное раскрытие, понимаешь? И у нее нет больше сил. Единственная возможность спасти ее и ребенка – сделать надрез!

      Я вздрогнула от ужаса:

      – Надрез?! Папа, не смей!

      – Я должен!

      – Она же истечет кровью и умрет!

      – Рут! – Он положил обе руки мне на плечи и посмотрел так серьезно, как никогда раньше. – Рут, соберись! Как только я достану ребенка, тебе надо будет быстро зашить маму!

      Если бы он не держал меня крепко за плечи, я упала бы в обморок.

      – Зашить?! Маму?! Там, внизу?!

      – Да! Иначе никак!

      – Нет, папа! Я не могу! Папа, пожалуйста! Нет!!!

      – Нам придется, Рут! Если мы не сделаем этого сейчас, и мама, и ребенок умрут!

      В этот момент я ненавидела его. И маму тоже. Точнее, то изуродованное и почти бездыханное тело, которым она стала за эту ночь.

      Отец вышел и скоро вернулся в комнату с перочинным ножом. Я взяла в руки игольницу, которая представлялась мне теперь набором орудий для пыток. Выбрав самую толстую иглу, я продела в ее ушко прочную толстую хлопковую нить. От волнения я не успевала сглатывать наполнившую рот слюну. Меня бросало в пот и тошнило от одной мысли о том, что предстоит сделать.

      Смогу ли я? Веки отяжелели, руки едва слушались после этой тяжелой бессонной ночи. Кажется, сейчас я была вообще не способна держать иглу в руках. А ведь мне предстояло сделать такое… Это в сто раз тяжелее,