Стойкие маки Тиит-Арыы. Вячеслав Васильевич Нескоромных

лежал на белоснежном покрывале обширной долины реки Лена, раскинув руки. Его маузер был зажат побелевшими, закостенелыми пальцами – не разжать, но тело, лишенное жизни совсем недавно, уже не могло оказать сопротивления. Пятна крови расплылись на груди и окрасили белый, как саван снег. Лицо вожака, теперь бледное, с синевой до черноты под глазами, с гримасой отчаяния, было в обрамлении черных длинных волос, раскинувшихся на снегу, а глаза – большие, на выкате, смотрели ввысь, словно промеряли для себя неземной путь в мир иной.

      Снежинки, поднятые налетевшим вихрем, ложились на лицо вожака и уже не таяли.

      Месть Нестору была давно в числе самых заветных у поручика Николаева.

      Запомнил поручик на век, как вырубили его казачью полусотню резким наскоком из скрытной ложбины из-за леса лохматые, косноязычные, шумные бойцы в разнообразном экзотическом одеянии близ бурятского села Баяндай.

      Отряд, потрепанный в боях за город – и люди, и лошади были измочалены: шли вторые сутки после того, как отошли от Иркутска. Двигались без остановки в сторону Байкала ордынскими степями, чтобы уйти через лед озера в Забайкалье на соединение с основными силами отступающей армии, ведомой генералом Войцеховским после нелепой, полной трагизма и мужества смерти генерала Каппеля.

      Белые войска, вынужденные пробиваться через заснеженную сибирскую тайгу, спешили освободить арестованного и пребывающего в тюрьме Иркутска адмирала Колчака. Но в результате не только не успели спасти своего идейного предводителя и воинского начальника, но и ускорили его гибель, напугав новую власть в городе стремительным броском на Иркутск.

      Тридцатого января 1920 года Белая армия разбила высланные навстречу красные отряды у станции Зима и, двигаясь на Иркутск, с ходу взяла Черемхово. В городе казаки разогнали шашками шахтерские дружины и расстреляли местный ревком, выстроив босых, избитых в кровь мужиков в исподнем на морозе у каменной стены городского сада.

      Николаев командовал отрядом казаков, отчаянных, прошедших несколько лет войны с германцем и вот теперь сцепившихся с большевиками. Лютость усталых до смерти солдат зашкаливала, и с трудом удавалось отговорить самых злых от жестокой расправы над пленными. Но и пленные порой давали повод, − злословили, обвиняли казаков, что служат они господам вместо того, чтобы поддержать народ.

      В ответ, не снимавший с себя шашки уже несколько лет и не владеющий часто собой урядник Прохор Зырянов, вдруг завопил с дикой гримасой отчаяния на лице и с криком рубанул с ходу подвернувшегося комитетчика. У несчастного от косого поставленного удара шашкой развалилось тело от плеча до груди, и подрубленный мужик опустился на соломенных ногах и лег уже бездыханный.

      Только и успел кто-то выдохнуть из казаков оторопело:

      − Ой, беда! Развалил-таки Прохор дядьку.

      Зырянов, белый, как снег, крутнулся на своем мерине и дал ходу. Едва уняли истерику казака вечером, напоив самогоном. А тот сидел у стола, словно одеревенев, как лавка, на которую сел грузно, и