Имя и Искра. Том I. Андрей Александрович Пономарев

ько в зашёптанных на постоялом дворе слухах: острая лилия на полумесяце – клеймо рода Кранштейнов.

      Андрей присел, потрогал землю – ещё тёплая. Кто‑то работал огнём ночью, совсем рядом. Судя по резкому запаху озона, это не трава догорела сама.

      «Если Кранштейны уже здесь, деревня не продержится до утра», – мелькнуло, но он оттолкнул мысль, затёр серой глиной герб и побрёл домой, притворившись, что ничего не видел.

      Полдень, трактир «У тёщи»

      Деревня гудела перед ярмаркой: рыбаки спорили о цене салаки, женщины снимали с печей коржи. В этот гомон въехал запылённый обоз – четверо вагонов, тянутых лохматыми тяжами. На бочке последней телеги сидел высокий бродяга в сером плаще и отстукивал каблуком сухой такт.

      – Кто по дороге встречал стальные колёса? – бросил он, не слезая. Голос сиплый, а глаза – как два скола льда.

      Селяне переглянулись.

      – Колёса да и колёса, чего рвать глотку? – хмыкнул кузнец.

      – Не деревянные, а чёрный металл, – терпеливо уточнил бродяга. – Слыхали? Скрипят, будто костей просят. Я видел борозду от них три мили к северу.

      Кузнец замолчал. Андрей почувствовал, как прохладой обдало затылок: рассказ слишком напоминал ночной знак.

      «Возчики…» – выдохнул он беззвучно. Легенды говорили, что такие телеги ходят впереди карательных отрядов рода Кранштейнов.

      Но дальше разговор ушёл в спор о цене овса. Никто больше не слушал странника.

      Сумерки

      Андрей стоял на крыше амбара и латал щербатую доску, когда в долине заголосил ворон. Птиц было много, они рушили небо чёрным вензелем и кричали так, будто предупреждали – беги.

      Отец вышел во двор, поправил лямки упряжи и прокричал:

      – Слезай! Поужинаешь и доспим завтра.

      Андрей собирался ответить, но в этот миг они вышли из леса.

      Никто не гнал лошадей, они шли неспешно, колеса тяжелых фургонов не поскрипывали – стонали, оставляя в пыльной дороге следы расплавленного железа. Передний всадник держал знамя: лилия на полумесяце.

      – Мама… – прошептал Андрей.

      Возчики рассыпались цепью. Их шлемы без налобников показывали лица: чужие, бледные, пересушенные, как старые шахтёры. Каждый вёл на плети собаку с серебряными клыками.

      Фугас тишины ударил по двору. В это мгновение – будто кто‑то вырезал звук – пропали и сверчки, и ветер. Андрей слышал только сердце.

      Тук‑тук‑тук.

      И ещё один звук – прерывистый треск, как если бы жилистый канат лопался внутри груди. Искра.

      Он помнил об огне в ячменном поле, он помнил рассказ странника, но только теперь оба предвестия сложились в одно слово: «охота».

      – В доме! – крикнул отец. – В погреб!

      Но не успел.

      Псов выпустили первыми. Серебряные клыки встретились с дубовой дверью амбара, и та раскололась, будто из струганной стружки. Собака ударилась о стену, но сразу вскочила, царапая когтями воздух, и этот скрежет прорезал тишину.

      Андрей упал с крыши, перекатился по соломе и встал, держа вилы так, будто это пика. Вилами он мог бы держать одну собаку, но их было трое. Даже пять, понял он.

      – Березовец, сдавайся, – сказал всадник по‑чужому. Акцент ломал каждое «р», вытягивал «с». – Мы возьмём лишь то, что принадлежит нам.

      Отец поднял топор.

      – Забирайте колёса и валите, – выдохнул он.

      Всадник рассмеялся. Смех был без звука: только плечи вздрагивали. Затем он щёлкнул пальцами.

      Искра – Андрей чувствовал её всей кожей – будто отозвалась на этот щелчок. Чужая, жгучая, липкая. Что‑то ползло ему под рёбрами, словно ртутный червь.

      «Беги, ” – приказал голос в голове. Он был не отца, не матери. Свой.

      В следующий миг псы рванули. Андрей метнулся к двери дома, но взгляд зацепил мать: она стояла под крыльцом, прикрывая собой младшую сестру.

      «Защитить деревню и семью – не умереть.» Цель сияла перед глазами ярче пламени.

      И Искра принялась за работу.

      Дальнейшие события – кровавый огонь, крик, белое пятно из‑за перегоревших глаз – размыты. Но Андрей запомнил, как тело своего первого врага упало на землю, как кровь вспыхнула вокруг рисунком той же лилии, и как родители, закованные в стальные ошейники, исчезли в сером чреве телеги без окон.

      Когда тишина вернулась, деревня горела, а в Андрее стучали две судьбы: его собственная и чья‑то чужая, проснувшаяся вместе с Искрой.

      ГЛАВА 2. ГВОЗДЬ, ГОЛОС И ГОСТЬ В КАПЮШОНЕ

      Пепел ещё теплел, когда сквозь сизый дым прорезался первый луч. Андрей стоял посреди двора-трупа Березовца, стискивая деревянную куклу сестры – единственный уцелевший предмет. В груди тяжело стучало: сила, пробудившаяся ночью, не спала.

      У обугленной балки лежало тело того самого Возчика. Сталь нагрудника почернела, но из щели в металле торчал длинный железный гвоздь – будто чужая рука прибила