Восемь Волков. Дарима Врум

это время мы говорили только об одном – о неопределенности. – Он поднялся на ноги и прошел обратно к креслу. – Обозначь себя в этом мире без страха и сомнений, и у меня есть то, что поможет тебе в этом. – Айдан издал нервный смешок. – Только дай мне слово, что это останется нашей маленькой тайной.

      – О чем вы?

      Он пошарил в тумбочке рядом с креслом, вытащил небольшой черный блокнот и передал мне.

      – Твой дневник до инцидента, – он с предвкушением и осторожным любопытством разглядывал меня, точно терпеливый удав – беспечную мышку. – Я не читал и даже не открывал.

      – Я не помню, как его писала, так что…

      – Просто хотел, чтобы ты знала, чтобы доверяла мне.

      Я изучала пальцами кожаный переплет, он странным образом обжигал руки.

      – У меня ведь нет причин не доверять, верно?

      Он расплылся в улыбке.

      – Думаю, на этом наш сеанс можно закончить. И да, жду тебя завтра на занятиях.

      Маленький черный блокнот все еще горел в руках, отдавал фантомной болью. С одной стороны, я не знала, что с ним делать, с другой – ощущала странный трепет. Я на цыпочках несла его в комнату, прижав к груди и с опаской озираясь по сторонам.

      В комнате меня встретила тонкая черная тень. Я оцепенела от страха, пока не поняла, что это всего лишь мое отражение. Зеркало у двери поставила Айса. Она всегда крутилась перед ним, пока собиралась куда-то. Меня же вид в зеркале скорее пугал: худое тело, малокровное и угловатое, плоское со всех сторон, с выпирающими костями.

      Все говорили, чтобы я ела больше, но я не могла – не чувствовала голода. Тогда они смотрели на меня с такой невыносимой жалостью, что аппетит пропадал еще на несколько дней вперед. Я знала, о чем они думали – о моих родителях. Им меня жаль. Они не говорили ни слова, но глаза их выдавали. Может, они и правы. Может, я и скорблю. Но как же это странно – скорбеть о том, чего не помнишь.

      Я достала дневник, плюхнулась на кровать, провела рукой по исписанным страницам, с которых на меня смотрела прошлая я.

      “Погибая в моей памяти, ты каждый раз воскресаешь, моя Птичка-Феникс,” – первое, что я прочитала.

      Город тонул в утреннем тумане. Он только просыпался, неохотно и неспешно. Небо переливалось розовым и висело так низко, что протяни руку – и облака молочной рекой польются по ладоням. Отовсюду доносился щебет птиц, перебивающих друг друга взахлеб. Свежий прохладный воздух кружил голову, наполнял легкостью сердце и каждый шаг.

      Передо мной раскинулась знакомая площадь – открытое пространство, обложенное камнем и засаженное деревьями, очерченное с одной стороны дорогами, а с другой – громоздкими административными зданиями. Не было ни души, и лишь иногда проходили редкие люди, проезжали редкие машины.

      Я спешила. В животе порхали бабочки, а в груди ныло сладкое предвкушение чего-то большого и прекрасного, но с горьким послевкусием напрасных надежд.

      Я увидела его издалека. Он сидел, откинувшись на скамейке и задрав подбородок к небу, как всегда худой и высокий, был одинокой бледной тенью на фоне