Восемь Волков. Дарима Врум

боишься смерти?

      Вопрос пощечиной вырвал меня из раздумий. Я впала в ступор и долго смотрела на нее, не зная, что ответить. Боюсь ли я? Чью смерть я оплакиваю: Сараны или свою?

      – Не знаю. А ты?

      – Нет, – просто ответила Айса. – Будущая я смотрит на меня сейчас, и я смотрю на нее в ответ. И когда я умру, то вернусь в любой из этих моментов.

      Перед глазами всплыл образ скорбящей женщины.

      – Тяжело тем, кто останется ждать.

      – С чего бы ты начала свою историю?

      Душный, почти осязаемый аромат сандаловых благовоний с древесно-мускусными нотами удивительно сочетался с мрачным интерьером и ударял в голову, утяжеляя сознание. Антикварная мебель в темно-зеленых и бордовых тонах ютилась в тесном кабинете, обкрадывала итак маленькое пространство. Редкие солнечные лучи пробивались сквозь плотные шторы до пола и с трудом освещали бесконечные книжные полки из темного дерева, за которыми прятались бледные стены академии.

      Посередине в глубоком кресле сидел молодой мужчина и внимательно за мной наблюдал, пока в воздухе было разлито молчаливое приглашение говорить.

      – Я не люблю начинать, – мой голос был хриплым и чужеродным. – Любое начало – это начало конца.

      – Поэтому ты не хотела начинать лечение?

      Я опустила взгляд – под ногами распластался темно-красный ковер с этническими узорами, что кружили голову. Боясь выскользнуть из тела, я вцепилась ногтями в кушетку.

      – Если я согласна на лечение, то согласна и с тем, что больна.

      – Но все-таки ты здесь.

      – Уговорила себя тем, что только смерть определит меня окончательно.

      – А все, что до, не имеет значения?

      – Можно изменить, – пожала плечами я.

      – Ты всегда оставляешь себе пути отступления?

      Я подняла глаза и словно впервые посмотрела на него по-настоящему. Он, одетый совершенно неприметно: в белую рубашку и черные брюки, – сидел напротив и, слегка склонив голову набок, мягко улыбался. Наш разговор, казалось, забавлял его.

      Не желая говорить с ним прямо, я задумчиво протянула:

      – Люди любят определять себя через что-то или кого-то, будто без этого они исчезнут.

      – Ничего не значить, ничего не весить, – лениво начал он, поудобнее устраиваясь в кресле, – чтобы о тебе никто не знал и не помнил. Побег от ответственности, возможной реакции. Удобно. Но ты уже связана с другими, обозначена в этом мире. Мы не являемся абстракцией, мы существуем, разве нет?

      – Что вы…

      – Просто Айдан. И можешь на “ты”. Я немногим старше тебя.

      Цепкий немигающий взгляд смотрел на меня в упор, не давал сбежать, стал почти что удушающим. В голове внезапно стало тихо. Ничего не хотелось говорить, не хотелось и слушать.

      Заметив перемену в моем лице, Айдан вздохнул, поправил очки и уже более мягким тоном продолжил:

      – Я всего лишь помогаю тебе вспомнить, кто ты. Настоящая ты.

      Под натиском его глаз, черных и пустых, я чувствовала себя загнанным зверем, чувствовала, что