Камень небес. Валерий Дмитриевский

по курсу показались портовые краны, напоминавшие пару журавлей. Рудницкий начал снижение. Слева поплыли вершины сопок, вытянувшиеся в цепочку хребта вдоль берега, а впереди и справа виднелись улицы посёлка, и я нашёл на его краю наш огороженный бывший пустырь, где была теперь короткая улочка из щитовых домиков. Там, наверное, догадались, что я улетел, потому что долго уже не появлялся. И поскольку Стас слышал по рации, что мне пришла команда возвращаться в город, может быть, и дожидались меня из аэропорта. Но мне надо было и дальше играть экспромтом ту пьесу, что мы начали представлять каких-нибудь полтора часа назад. Её течение теперь развивалось независимо от нас, согласно законам жанра, который мы выбрали. И если начало пьесы было мажорным, то середина становилась драматичной. А каким будет конец, неизвестно. Только мне в этой пьесе разонравились все роли, и особенно моя.

      Рудницкий посадил вертолёт метров за пятьдесят от обычного места. От забора, огораживающего лётное поле, отделился человек и побежал к нам. Это был мужчина лет сорока, в очках, с короткой чёрной бородкой. Под демисезонным пальто виднелся белый халат. Всё пока шло, как задумал Рудницкий. Врач открыл дверцу салона, которую не было видно со стороны «аэровокзала», и залез в вертолёт. Рудницкий сказал мне, чтобы я тоже перебрался в салон, прибавил оборотов и покатился к месту стоянки по земле.

      – Привет, Анатольич, – сказал врач пилоту. – Сухановой в порту пока нет. Так что всё обойдётся, думаю… Вон она едет, – показал он на светло-серый уазик-«буханку» на улице, ведущей в аэропорт.

      – Вот это твой больной, Слава. Потянет? – спросил его Рудницкий.

      – Сойдёт, – взглянув на меня, ответил Слава. – Сейчас выйдем, ты опирайся мне на руку, будто идти тебе трудно. Ну и кашляй, конечно.

      – Да я-то покашляю, – дал я обещание. – Только вы же знаете, что я здоров. Может, сразу и отпустите?

      – Ну, ты меня не подводи. Я должен довезти тебя до больницы и сдать терапевту. А там действуй сам по обстановке.

      Вертолёт остановился. Мы подождали, пока перестали крутиться винты, и вышли. Слава поддерживал меня под локоть, а я периодически кашлял, сгибаясь и тряся головой. К вертолёту подъехал санитарный уазик. Из него вышла женщина средних лет, невысокая и чуть полноватая, со строгими, неулыбчивыми глазами, и я понял, что это и есть главный врач Суханова.

      – Ну что, Вячеслав Аркадьевич, как состояние больного? – озабоченно спросила она.

      – Ничего страшного, Мария Егоровна. О-эр-зэ. Я дал ему жаропонижающее. Жить будет.

      – Ну, хорошо. В пятую палату его, там сегодня место освободилось. Вера Сергеевна сама ещё пусть его посмотрит… Юрий Анатольевич, летим?

      – Сейчас заправят нас, и полетим, – подтвердил Рудницкий.

      – Давайте быстрее, там очень серьёзно.

      Она продолжала что-то говорить, но я не расслышал, потому что Слава затолкал меня в уазик, и мы поехали.

      14

      В больнице я лежал всего два раза. Первый раз – в глубочайшем детстве, когда я себя почти не помнил. Мама позже