Охота на волков. Валерий Поволяев

домом, облицованным кухонным кафелем, с игривыми решетками на балконах. Шотоев лихо, как в фильмах про автомобильные погони, свернул – лишь тормоза завизжали пронзительно, на скорости вогнал машину в узкий двор, будто пробку в тугое бутылочное горло, сделал это как профессиональный трюкач и, поинтересовавшись у Галины, к какому подъезду «припарковать карету», встал словно вкопанный у невзрачного, с перекошенной дверью входа в дом, проговорил укоризненно:

      – Ай-ай-ай, у вас в подъезде что, мужчин совсем нет? Дверью некому заняться?

      – Выходит, нет.

      – Придется засучить рукава и сделать это самому.

      – Да перестаньте… Что вы! – Румянец на щеках Галины загустел, сделался ярким, ямочки попунцовели.

      – Плохо, что у вас в подъезде нет мужчин. – Шотоев предупредительно выбрался из машины, обошел ее кругом и, распахнув дверцу, помог Галине выбраться из «девятки», поклонился учтиво – что-то в нем имелось такое, чего Цюпа не могла пока разглядеть, понять, но ощущала – некое дворянское начало, нечто великосветское, вполне возможно, человек этот происходил из каких-нибудь горских князей, из знатного рода; сейчас ведь наступила пора такая, что каждый хочет извлечь из прошлого свою причастность к лворянскому сословию и погреть на костре минувшего времени руки – это стало модно. Модно ныне быть бароном, модно быть графом, модно быть княгиней.

      Цюпа, выбравшись из машины, даже сделала что-то вроде книксена – это тоже модно.

      Шотоев взял ее руку в свою, прижал пальцы к губам.

      – В общем, я постараюсь, чтобы дверь в вашем подъезде больше не висела криво. Ладно?

      – Ладно, – согласилась с ним Цюпа. Ей было легко общаться с этим человеком. А Шотоеву было легко общаться с ней. Она отступила от Шотоева на шаг, махнула рукой прощально.

      – В семь часов вечера, – напомнил ей Шотоев, – на этом же месте. – Он стукнул носком ботинка по какому-то влажном у голышу, попавшему ему под ногу.

      Через секунду Цюпа скрылась в подъезде. И словно бы солнышко какое пропало, либо влага переполнила небесные резервуары – пошел дождь: мелкий, по-мышиному тихий, частый. Такой дождь много хуже свирепого ливня, в нем человек словно бы размокает – то одно начинает в нем болеть, то другое. то третье, все расклеивается, распадается, рушится – разрываются сцепы, жизнь становится немилой.

      Шотоев не дал дождю погасить в нем радужное настроение, он лишь засмеялся, достал из кармана новенькую стодолларовую бумажку, сложил ее пополам и на ходу, управляя машиной одной рукой, начал чистить себе зубы. Вот такую барскую привычку обнаружил он в себе, невесть от какого предка перекочевавшую – чистить хрустящими долларовыми банкнотами зубы.

      Почистив, довольно хмыкнул:

      – Порядок в кавалерийских частях! – И сунул сто долларов назад в карман. – Жизнь прекрасна и удивительна! – В следующее мгновение поймал себя на том, что настроение у него веселое, как у ребенка, который не ведает, что такое взрослые заботы, а мужчина не должен вести себя так, иначе он сам обратится в ребенка, – впрочем,