Бранная слава. Алексей Шорохов

Максимка даже рот забыл закрыть.

      Непонятно, что больше тогда рассмешило Никиту – шоколадная жижица во рту сына или действительный комизм того воздушного боя, но он расхохотался: «А то, что подлетел он к нему – и в упор, считай, из пулемета и расстрелял. Так эта “невидимка” и квакнулась – прямо в болото».

      Насчет болота Никита, конечно, приврал для эффекта, но в целом – в целом еще не мало историй про славу русского оружия порассказал он сыну в тот вечер. И отчетливо почувствовал Максимкину гордость: родиной, отцом – военным журналистом, и даже собой – ведь он тоже русский, и все эти лучшие в мире танки и самолеты – его, Максимкины, русские…

      А утром даже будить сына не пришлось, только позвал: «Ма-а-кс!», – как мальчонка тут же вскочил и долго-долго тер себе глаза, переступая на полу зябкими голыми пятками. И только при словах о том, что налимы уже заждались, Максимка бесповоротно понял, что эта реальность гораздо интереснее той, сонной, из которой он все еще не мог выдраться. И, будто решив это для себя, бросился на улицу – к умывальнику с обжигающе-ледяной водой.

      С живцами им накануне повезло: Никита надергал десяток-полтора пескариков, а Максимка, немного помявшись (жалко было отдавать, не наигрался еще!), все-таки добавил в общий бидон двух своих восхищенных окуньков и ершика. Поэтому закидушки оказались заряжены даже с некоторым разнообразием.

      Ночью был морозец, и теперь трава под ногами хрустела, а из замерзших лужиц, когда на них наступали, выдавливалась мутная жижица. Это занятие Максимку настолько увлекло, что он уже было и про налимов-то забыл, как вдруг ощутил странную тишину – отец замер у ближайшей закидушки. Максимка со всех ног бросился туда…

      Привязанная к свисавшей над водой ветке, в темную глубь омута, как белая паутинка, сбегала толстая, неровно изломанная леска (Никита наматывал ее не на катушку, а на маленькое мотовило, сделанное из дощечки). Она была неподвижна, в густой бахроме инея. Но что-то неуловимое говорило Никите, что под водой уже что-то произошло, что леска уходит под воду как-то иначе, чем вчера, когда он эту закидушку закинул.

      Он начал потихоньку ее выбирать и почти сразу же ощутил сначала пассивное, а потом, будто на том конце лески кто-то очнулся, и упругое, все более сильное сопротивление. На всякий случай Никита подсек, хотя рыба скорее всего просидела на крючке всю ночь и уже давно засеклась сама. Все еще сомневаясь, он ли, Никита выбросил на траву сверкнувшую по-бабьи белым брюхом коричневато-серую дугу, которая тут же, изгибаясь кольцом и алея жабрами, покатилась по траве.

      – Слава Богу, он, – выдохнул Никита, а Максимка отскочил от подпрыгивающей рыбины и, держась за отцовскую ногу, во все глаза смотрел на чудо-чудное, самую загадочную в реке рыбу – налима!

      А еще бы не загадочную! Как уже успел Максимке поведать отец – налим самая странная в Оке рыба, у него все и всегда не так, как у всех: вот, например, по весне вся рыба оживает после зимней спячки, начинает гулять, греться на солнышке, один налим с каждым