Бранная слава. Алексей Шорохов

их Егору.

      Он ещё раз посмотрел на неё и успокоился, пожилая монахиня одобрительно улыбалась.

      Стоял конец октября, по реке с гор дул довольно резкий ветер, небольшое, но очень пёстрое интернациональное сообщество киношников толпилось на берегу горной Млавы, поёживаясь и кутаясь в дублёнки. Предусмотрительностью отличились француз и два испанца, теплолюбие остальных страдало больше, но они не показывали виду.

      Настоятельница стояла на берегу в обыкновенной монашеской рясе, вместе с другими сербами она одобрительно смотрела на раздевавшегося русского.

      Вот тогда-то, на реплику французского режиссёра, то ли Жака, то ли Пьера: мол, не боится ли русский заболеть? – Егор и кинул своё залихватское:

      – Iʼm from Russian special forces![9]

      Трижды, как полагается, окунувшись в ледяную горную воду, Егор вышел на берег и почувствовал, как привычно согревается изнутри – заработала внутренняя печка человека, о сущестовании которой знают только заядлые «моржи» и русские.

      Сербы омовение русского праздновали как какую-то им одним ведомую победу и впервые довольно пренебрежительно стали посматривать на творческую интеллигенцию НАТО.

      Впрочем, балканское гостеприимство возобладало, и когда гости вошли за ворота монастыря, перед ними протянулся длинный дубовый стол из грубых толстых досок, за века отполированный рукавами монашеских одеяний до янтарного свечения.

      Такой простой и такой изысканной трапезы ни до, ни после Егор в своей жизни не пробовал. Ни ледяные устрицы в ресторане ЦДЛ, ни королевские креветки из Адриатики в Черногории, ни только что пойманная форель на Трновацком озере в Венгрии не могли сравниться с тем, что им предложили монахини Горняка.

      Через ровные промежутки на столе стояли прозрачные кувшины с запотевшей ледяной горной водой, маслянисто желтела сквозь толстое древнее бутылочное стекло ракия, переливался на солнце тягучий, изжелта-зернистый монастырский мёд в тяжёлых коричневых глиняных мисках.

      И столько в этом было простого, тысячелетнего, вечного, что даже секулярные труженики мирового арт-хауса, немного оглушённые всем этим, не торопясь и как бы благоговейно приобщались мирной монастырской трапезе…

      – Не то, не то!!! – мучительно торопил себя Егор, расковыривая в памяти что-то действительно важное, важное именно сейчас, здесь.

      Нужно было вспомнить. Под удаляющийся грохот разрывов. По мере того как всепогодная русская машина сквозь облака жаркой июльской пыли вытягивала их из увиденной уже вплотную смерти в неотменяемую жизнь.

      Что же случилось тогда? Что сейчас так тянуло и ныло, как простреленная рука – только внутри, в глубине Егора, где-то внизу живота.

      …И он вспомнил – голос. Удивительный, глубокий, полнозвучный женский голос, который настиг его в охотничьем домике на берегу Оки:

      – С Рождеством Христовым, Георгий!

      Милена окликала его через тысячи километров.

      Уже изрядно увеселённый напитками и самой по себе бесшабашной атмосферой празднества,

9

  «Я из русского спецназа» (англ.).