Что же дальше, маленький человек?. Ханс Фаллада

сбить его с толку: на него напали, подло, со спины. «Набросились на нас, как бешеные кабаны, господин председатель», – уверял этот белобрысый коротышка с поросячьей физиономией и поросячьими бегающими глазками.

      Контора стала Лаутербаху родным домом, на работу в понедельник он являлся ни свет ни заря: тут были сослуживцы, хозяин, хозяйка, рабочие, крестьяне, землевладельцы, и перед всеми ними можно было разглагольствовать о том, как оно было и как должно было быть, перед всеми, праведными и грешными, произносил он свои вязкие, тягучие, словно каша, речи, оживляя их раскатистым смехом, когда расписывал, как вломил этим советским прихвостням.

      Сегодня ему нечего рассказать о своих приключениях, зато вышел новый «штурмуказ» для всех «груфов»[6], и Пиннебергу, явившемуся ровно в восемь, было незамедлительно доложено: у штурмовиков теперь новые знаки различия!

      – По-моему, это просто гениально! Раньше у штурмовых отрядов были только номера. Понимаешь, Пиннеберг, арабские цифры, вышитые на правой петлице. А теперь будет еще и двухцветный шнуровой кант по воротнику! Это гениально – теперь даже со спины будет видно, кто из какого отряда. Представь только, как это удобно – что шнур виден со спины!

      – Замечательно, – поддакивает Пиннеберг, разбирая воскресные накладные. – «Мюнхен 387536» – это сборный заказ?

      – Вагон пшеницы? Пятьдесят центнеров – Бону и Меринеру, сто пятьдесят центнеров – в поместье Шонгс, Кайзер-Лензан – еще сто центнеров… И только подумай, у нашего груфа теперь на левой петлице звезда!

      – А груф – это что? – спрашивает Пиннеберг.

      Приходит Шульц, третий дармоед, приходит в восемь часов десять минут – приходит, и нацистские знаки различия и вагоны пшеницы мигом забыты. Приходит Шульц, этот злой дух, безалаберный гений, Шульц, который хоть и может сосчитать в уме, сколько стоит 285,6 центнера по 3,85 марки, быстрее, чем Пиннеберг распишет все это на бумаге, но – бабник, бесстыжий распутник, волокита, единственный, кто ухитрился поцеловать Марихен Кляйнхольц, просто так, мимоходом, от широты душевной, и не угодить в ту же секунду под венец.

      Приходит Шульц – с напомаженными черными кудрями над желтым морщинистым лицом, с большими черными туповатыми глазами, Шульц – главный духеровский модник, в брюках со стрелками и черной фетровой шляпе (шестидесяти сантиметров в диаметре), Шульц – с толстыми кольцами на желтых от табака пальцах, Шульц – властитель сердец всех служанок, идол продавщиц, которые по вечерам дожидаются его перед конторой и ссорятся из-за него на танцах.

      Приходит Шульц.

      Шульц говорит:

      – Здрасте.

      Вешает пальто – аккуратно, на плечики, – смотрит на сослуживцев испытующе, потом сочувственно, потом презрительно – и заявляет:

      – Да вы же, как всегда, ничего не знаете!

      – Ну, с какой красоткой ты вчера разводил шуры-муры? –

6

Т. е. группенфюреров; нацисты активно использовали аббревиатуры. – Прим. переводчика.