Багровый яд дней ликования. Э. Григ-Арьян

тонкую материю морали нашего государства, противоречат его идеологии. Их отвергают, словно прокаженных, один за другим.

      – Значит, ты писатель? – в ее голосе прозвучал оттенок уважения, смешанный с любопытством.

      – Можно и так сказать, – произнес я с некоторой неуверенностью.

      – Не люблю это выражение, – она поморщилась, – прошу, больше так не говори.

      – Почему?

      – Терпеть не могу неопределенность, эти «можно и так сказать», «ни то, ни се». Предпочитаю ясность, прямой разговор, без обиняков.

      – Хорошо, – согласился я, – больше не повторю.

      – Ты находишь меня наглой и навязчивой? – вдруг спросила она, ее взгляд стал прямым и испытующим.

      – Почему я должен так думать?

      – Я сразу же навязываю свои предпочтения, – пояснила она.

      – Мне нравятся люди с предпочтениями, – ответил я, – терпеть не могу бесцветных, безликих.

      – Могу тебя успокоить, – ее улыбка вновь озарила лицо, – ты в этом не одинок. Успокоила? – спросила она, искорки смеха заплясали в ее глазах.

      – Более чем, – отозвался я, невольно улыбаясь в ответ.

      – Ты говоришь, твои писания не соответствуют моральным устоям… – она вернулась к началу разговора.

      – Что, я произвожу впечатление нытика? – перебил я.

      – Я этого не говорила, – она покачала головой, – тогда послушай: я студентка последнего курса художественного института, живописец. Недавно отнесла несколько своих полотен в художественный салон, надеялась продать. И знаешь, что они сделали?

      – Догадываюсь, – протянул я, предчувствуя нечто похожее на свою историю.

      – Да! – ее голос стал резче, – они забраковали мои работы, объяснив это… – она сделала паузу, словно переваривая абсурдность ситуации, – объяснив это тем, что я «пропагандирую западные ценности», обвинили в «приверженности нонконформизму».

      – Так прямо и сказали? – я был поражен прямотой формулировки.

      – Да! – подтвердила она.

      – Значит, ты абстракционистка, – попытался угадать я, вспоминая ее слова о «нонконформизме».

      – Можно и так сказать, – она скривилась в усмешке, – словно это клеймо.

      – То есть тебе это выражение дозволяется, – подметил я.

      – Не думаю, что ты не понял иронии, – ее взгляд стал острым.

      – Конечно, понял, но зачем иронизировать над тем, что было вчера? – возразил я, – не люблю ворошить прошлое. То, что было вчера, уже в прошлом.

      – Это упрек? – она подняла бровь.

      – Нет, – ответил я, – это предложение смотреть вперед.

      – И ты никогда не возвращаешься в прошлое? Не верю, – не согласилась она.

      – Это касается только отношений, – уточнил я, чувствуя, как разговор начинает витиевато уходить в сторону.

      – А у нас есть отношения? – пренебрежительно бросила она, но в ее глазах промелькнул какой-то иной оттенок.

      – Прости, – сказал я, решив сменить тему, – ваш этот Марк Ротко