Багровый яд дней ликования. Э. Григ-Арьян

словно перезрелый помидор. Он, видимо, осознал, наконец, что я не намерен играть по его правилам, что моя ирония – это не просто случайная острота, а сознательное сопротивление его давящей серости.

      – Глупости! – рявкнул он, отбросив маску благодушия. – Ты хоть осознаешь, что от меня сейчас ждут твою характеристику, официальный отзыв, который будет приложен к общему делу, и этот документ может сыграть решающую, ключевую роль в твоей дальнейшей судьбе! Ты понимаешь серьезность момента?

      – А что вы, собственно, можете обо мне написать? – спокойно спросил я, наблюдая, как его гнев, подобно волне, накатывает на берег. – Вы ведь, как сами признались, не читали мой рассказ. И даже если бы и удосужились прочесть, смею предположить, вряд ли бы что-нибудь поняли. Напишете, что я наотрез отказываюсь клеить ваши проклятые фальшивые усы, что я, как актер, предпочитаю глубокое внутреннее перевоплощение, а не внешние, дешевые финтифлюшки, и что это, несомненно, аморальное, буржуазное, чуждое нашему народу явление? Можете так и написать, пожалуйста! Я даже подпишусь под каждым словом!

      Он замолчал, словно подавился собственной злостью. Несколько секунд в воздухе висела напряженная тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, отсчитывающих, казалось, не только время, но и мою судьбу.

      – Я сделаю вид, что не расслышал этой… этой твоей… выходки, – выдавил он сквозь зубы, стараясь сохранить остатки самообладания.

      – Вряд ли, – усмехнулся я, понимая, что его угрозы – не пустой звук. – Вас всех, мне кажется, одна мать родила, вы как из общего инкубатора, честное слово. Еще один такой же сердобольный деятель, буквально на днях, по его словам, героически закрывал глаза на мои «недостатки», но я не успел выйти за порог его кабинета, как он тут же, словно заведенный, побежал и, как дятел, принялся стучать во все возможные и невозможные двери, донося на меня, я уверен. Я прекрасно знаю, что вы обо мне напишете, не сомневаюсь ни секунды. Спешите, пока флаг и власть, как вы любите выражаться, в ваших руках. Время не ждет, пока есть возможность – клейте, пишите, губите. Это ведь так в вашем стиле, не правда ли?

      Моя непреодолимая нетерпимость к крысам, эта жгучая антипатия, достигла критической отметки, перешагнув границы простого отвращения и превратившись в глубоко укоренившуюся фобию. Я предчувствую, что эта всепоглощающая неприязнь, подобно роковой ошибке в трагедии, неизбежно станет причиной моей погибели. Ибо невозможно долго жить в состоянии перманентного ужаса, когда эти мерзкие грызуны, с их скользкими телами и пронзительными глазками-бусинками, становятся неотъемлемой частью моего повседневного существования, заполняя каждый уголок моего зрительного восприятия. Единственная, слабая надежда маячит в туманной дали, – это внезапное и чудесное избавление. Я грежу о божественном вмешательстве, о необъяснимом акте милосердия, который избавит мир от этого гнусного нашествия. Я лелею иллюзорную мечту о том, что некая сверхъестественная сила, подобно невидимой руке судьбы, вмешается в естественный ход