Искать убийцу. Фаниль Галеев

на него:

      – Какие могут быть сомнения, Булат Галимович. Обнаружил Аристову в подъезде дома ее жених Носов. Сам Прокопий Иванович потом приходил в морг, узнал племянницу…

      – Да ты не удивляйся. Я уж это так, для пущей важности… – сразу успокоил его Шамсиев. – Аристова, как я понял, похоронена на городском кладбище. Оно далеко отсюда?

      – Отсюда да. Но от особняка, в котором вы проживаете, до него буквально пять минут ходьбы, – продолжая смотреть на коллегу недоуменным взглядом, отвечал Вахрамеев. – Надо лишь пройти прямо по улице, а потом вправо…

      – Его охраняет кто-нибудь?

      – Сторожит один старый еврей. Очень, говорят, любит под галстучек заложить… Ей-богу, Булат Галимович, не пойму, что за странный интерес к этому кладбищу? И эти сомнения…

      – Пустяки, Сережа! Полет фантазии, – уклонился от прямого ответа Шамсиев. – Ты вылетаешь сегодня же?

      – Да, вечером. Надо предупредить жену…

      – Ну, давай. А я пойду, прогуляюсь немного. Что-то разболелась голова. Счастливого пути!

      Накупив по пути газет и журналов, Шамсиев по прямой, как струнка, аллее прошел в глубь раскинувшегося за газетным киоском сада и, выбрав скамейку, сел, оказавшись под кроной большого дерева, почти не пропускавшего лучи еще довольно жаркого солнца.

      Он посидел с минуту, прислушиваясь к тихому шелесту листвы, к веселым голосам игравших поблизости детишек, к доносившимся со стороны реки длинным зазывным гудкам теплоходов, вспомнил с грустью о доме, о Москве и, вздохнув, развернул газету.

      Сколько прошло времени, он не помнил, но в какой-то момент он вдруг почувствовал знакомое ему внутреннее беспокойство, будто затревожилось, заныло в груди сердце.

      Подняв голову, он посмотрел по сторонам и, не заметив ничего особенного, бросил взгляд поверх зеленого газона на противоположную аллею и невольно вздрогнул.

      За газоном, прямо напротив него, на скамейке, положив ногу на ногу и небрежно откинувшись на спинку, сидела она, та женщина, красивая, яркая, в своем неизменном голубом платье.

      Было до нее метров двадцать, не меньше, но Шамсиев отчетливо видел чуть задумчивую, ироническую улыбку на ее губах, и она, эта улыбка беса-искусителя светилась также и в ее глазах, придавая всему ее облику какую-то притягательную, колдовскую силу.

      Шамсиев смотрел на нее, смотрел пристально, жадно, пытаясь угадать предназначение этой необыкновенной улыбки, но мысли его почему-то путались, мешались, затем улетучивались, как бы растворяясь в пространстве.

      И она тоже смотрела на него – и тоже пристально, ни на секунду не отводя своего взгляда и не пытаясь даже изменить выражение своего лица или хотя бы позу, став объектом его внимания.

      Так они сидели довольно долго, пронизывая друг друга взглядами, пока Шамсиев, чувствуя, как беспокойство его с каждым мгновеньем нарастает, не отложил газету и не поднялся со скамейки.

      Он постоял немного, думая, что делать ему сейчас: покинуть этот сад безмолвно, как ни в чем не бывало, или