Свидетель. Владимир Березин

странный человек появился там. Он всё высматривал, высматривал меня, и странно знакомым казалось мне его лицо.

      И вот теперь наконец он встал и подошёл к столику:

      – Выпьем, ребята…

      В общем шуме и гвалте его не расслышали. Рука незнакомца лежала на моём плече. Я повернулся к нему со своим стаканчиком и спросил:

      – За что пьём?

      Он удивлённо посмотрел на меня и сказал:

      – Сам знаешь. Выпьем за сороковую армию. Помянем хлопцев.

      Я кивнул и молча встал из-за стола, хотя не имел никакого права пить за это. Человек допил и, вновь тронув меня за плечо, сразу ушёл куда-то, а девушки потащили нас к себе, в один из корпусов литературного санатория.

      Подруга хозяйки куда-то отлучилась, и мы расположились в комнате, казавшейся мне огромной после моей каморки.

      Высокий лохматый лабух перекинул гитару на грудь, как автомат, и запел.

      Он пел страшную и печальную песню, которая совсем не вязалась с женским смехом и стуком стаканов.

      Но всё же я смеялся и чокался со всеми, до кого мог дотянуться, и не думал ни о чём.

      По дороге домой я снова вспомнил о Чашине, и настроение испортилось.

      Можно было бы не думать о нём ещё целую неделю, но я возвращался и возвращался в мыслях на три года назад.

      Я вспоминал, как Чашин долго и весело пил с нами, а потом уехал.

      Как мы проводили его и вечером, протрезвев, стали ждать грузовика с продуктами.

      Геворг и я вышли встретить машину, и было славно спускаться с горы, зажав автомат под мышкой и придерживая за ствольную накладку.

      Мы шли, вдыхая вечерний воздух, огибая валуны, и Геворг улыбался чему-то своему.

      Мне было завидно оттого, что вот он идёт по земле, которую считает своей, а я на ней случаен и одинок.

      Когда я смотрел на лица моих товарищей, покрытые грязью и пылью, мне было понятно, что они свои на этой земле.

      Я был только свидетелем, чужаком среди них, будто бездельник, пришедший на праздник – просто так, поесть или выпить на дармовщинку.

      Моя правда – быть лишним в этой войне.

      Сидя у костров, я разглядывал заскорузлые руки крестьян, которые ложились на рычаги трактора только для того, чтобы втащить пушку на пригорок.

      Эти люди воевали за своё – а я был свидетелем.

      Мы начали спускаться с горы к изгибу дороги, где у пробитой пулями стрелы, указывающей путь к какому-то давно не существующему колхозу, стоял грузовик с продуктами из деревни.

      Геворг спускался легко и весело, пока не понял, что в грузовике чужие люди.

      Но было уже поздно, и, ещё не слыша выстрелов, я увидел, как разрывается куртка на спине моего друга и летят мне в лицо ошмётки его плоти.

      Я так и не увидел тогда его лица, потому что тоже упал ничком и равнодушными от боли глазами смотрел на жука, медленно ползущего в траве. Жук полз медленно, то и дело сваливаясь с травинок, полз, явно делая нужное природе и себе дело.

      Грузовик