Надежда Тальконы. Евгения Корешкова

вашего бывшего начальника тоже включите в состав патруля рядовым охранником. Адрес, я надеюсь, еще раз вам повторять не нужно? – и отключила инфоком.

      Кадав готов был от стыда провалиться на месте.

      Надежда разулась, забралась в кресло с ногами и съежилась. Ее начинало знобить. Кадав заметил. Принес одеяло и укутал свою Праки.

      – Патруль прибыл. – Тихо сказал он. – На улице все еще льет. Вы отдохните пока, Рэлла Надежда. А мы с Альгидой быстренько съездим в магазин за продуктами. Вам уже пора обедать. Мы купим что-нибудь перекусить. Вы не беспокойтесь, Бернет останется с Вами, а дверь я запру. И поставлю наружную охрану в подъезде.

      Надежда приподняла голову:

      – А с чего ты взял, что я беспокоюсь? Я просто замерзла.

      – Мы быстро!

      Мать Кадава тихо побрякивала посудой за занавеской. И слышно было, как снаружи яростно громыхает гроза. Надежда постепенно согрелась и, кажется, все-таки задремала.

      Проснулась она от тихого перешептывания Кадава и Альгиды.

      Служанка расстроилась:

      – Мы разбудили Вас, простите…

      Альгида с кастрюлькой теплой воды в руках и синей металлической кружкой, повешенной на большой палец, повела Надежду мыть руки. Вход в санблок – маленькую темноватую комнатку: и душ, и туалет и умывальник вместе, был с кухни. И здесь та же неистребимая чернота на стенах, толстые проржавевшие трубы от потолка до пола, тошнотворный запах плесени и канализации. Надежда непроизвольно отметила, что вода в кастрюльке, явно отсвечивающая голубизной, не иначе покупная, как и только что раскупоренный флакон пенки для рук и новейшее полотенце.

      Стол, накрытый белоснежной, еще хранящей складки и запах упаковки, скатертью, сервировался по всем правилам дворцового этикета и только для нее одной. Надежда, естественно, возмутилась и потребовала поставить приборы на всех.

      – Мы же не на дипломатическом приеме, в конце концов! Посторонних тут нет.

      Остальная посуда и приборы оказались отнюдь не из сервиза, страшноватыми и разнокалиберными.

      Телохранители принялись за еду без лишних уговоров.

      Мать Кадава сесть за стол отказалась категорически. И Альгида все еще суетилась, подавая на стол. Вот она с радостной улыбкой поставила перед Надеждой нарезку сочной копченой рыбы.

      – Вот, Рэлла Надежда, Вы такую любите! Представляете, здесь, в такой глуши!… У нас, ее и то почти месяц не было…

      Рыбу Надежда, действительно, любила и поэтому сама не ожидала, что лишь от вида предложенного блюда ей станет плохо. А уж когда ее ноздрей достиг аромат копчености, она стремительно вылетела из-за стола, зажимая ладонью рот.

      Она стояла на коленях на мокром выщербленном кафеле. Желудок был пуст, но ее упорно выворачивало наизнанку до резких спазмов, до желчи.

      Альгида у нее за спиной чуть не плакала, не зная, что делать.

      – Уйди отсюда! – рыкнула на нее Надежда, – и выброси эту гадость!

      Альгида, всхлипнув, выскочила вон.

      При одном только воспоминании о рыбе Надежду