Надежда Тальконы. Евгения Корешкова

чтоб здесь всегда были свежие цветы. И не забывайте зажигать светильник.

      – Вид у Вас…

      – Я знаю. – Невесело ухмыльнулся он одной щекой. – Скоро лететь. У Аринды племянник мой родился. Хотелось бы посмотреть на малыша. Я еще вчера этому радовался и хотел попасть к ней в гости. А сегодня не хочу. Совсем никуда не хочу отсюда выходить. Я абсолютно точно знаю, что если поднимусь из кресла, то уже не сяду в него больше никогда. Шигила была права, как всегда. Но я неправильно ее понял, и, дурак, еще на что-то надеялся. И завидовал Алланту, и боялся за него. А выходит, зря.

      – О чем Вы?

      – Потом поймете. Только, пожалуйста, не забывайте зажигать светильник. Вы сами поймете, что я был прав. И сами будете молиться перед ее портретом. О, Небо, если бы Надежда с Аллантом прилетели в отпуск чуть раньше! Хоть бы еще раз только увидеть ее!

      Он посмотрел на часы и тяжело поднялся. И медленно пошел к двери. Уже взявшись за ручку, оглянулся:

      – А, может быть, все правильно, Найс? Может быть, все так и должно… Только обидно немного…

      И он ушел. А через четыре часа сообщили о гибели лайнера.

      Он знал, что погибнет. Чувствовал. И все равно полетел…

      Надежда проснулась рано. Едва только начал брезжить рассвет. Она тихо выскользнула из-под одеяла, чтоб не разбудить Алланта. И так же тихо, на цыпочках прошла к шкафу, достала неизменную форму Патрульного. Хотела незаметно выскользнуть в коридор, не получилось. Оказалось, Бернет не спал и резко вскочил при ее появлении.

      – Рэлла Надежда!

      – Не буди Кадава, если он еще спит. Я только покататься на Бади.

      Но Бернет на выходе все равно успел сунуть в дверь голову:

      – Альгида! Кадав! Быстрее!

      – Своевольничаешь? – полушутя, спросила Надежда у телохранителя.

      – Нечего им спать, работать надо.

      С момента храмовых торжеств прошло больше двух недель, а покататься еще не удалось ни разу. Туманная тишина утреннего сада располагала к приступу неожиданной сентиментальности. А Надежда всегда считала, что это чувство присуще исключительно старым светским дамам. Нужно было Алланта разбудить, вместе проехать по просыпающимся лугам, а потом в озеро, купаться. Отвлечься ненадолго.

      Вот сейчас она откроет дверь, и терпковато пахнет хрунтами и душистым сладковатым букетом прессованного сена.

      Но сразу, только порог переступила, ей в ноги повалился хрунтер и, чуть отставая от него, незнакомая заплаканная женщина.

      – О, Божественная Посланница! Умоляю, спасите моего сына! Врач сказал, что он умрет. Но он еще так мал! Он еще только жить начинает… Спасите его, умоляю! – и все порывался целовать ее ботинки мокрые от росы. Надежда невольно попятилась и только потом спросила:

      – Где мальчик?

      – Здесь, – заторопился хрунтер. – Жена ночью принесла его. Он простудился, и врач сказал, что все бесполезно, что он обречен. Я уже хотел утром просить Праки Найса, об аудиенции, а