Пока отражение молчит. Демид Легет

Тариус предостерегающе поднял палец, – но духовно! Своим выбором! Своим желанием! Они выбрали ложь. Они предпочли сладкую, утешительную ложь горькой, но целительной правде».

      «Они научились скрывать свои мысли за вежливыми улыбками… Они научились носить маски – маски благочестия, и, маски храбрости, маски любви. Они научились лгать – себе и другим. Они предпочли комфортное, теплое, уютное неведение о своей истинной природе мукам самопознания, терзаниям совести. Они сами, своей волей, сотворили этот мир – мир теней, мир иллюзий, мир кривых зеркал, в котором мы с вами живем и по сей день. Мир, где истина скрыта под тысячью покровов».

      Тишина в огромном зале стала почти невыносимой, и, тяжелой, как надгробный камень… Казалось, сами древние книги на полках затаили дыхание, слушая это страшное откровение.

      «И по сей день, и, – продолжал Тариус уже тише, почти устало, – мы, их потомки, несем на себе бремя этого первородного Греха… Мы расплачиваемся за выбор наших предков. Наш иррациональный, необъяснимый страх перед зеркалами, перед тишиной, перед одиночеством, когда мы остаемся наедине с собой, – это лишь эхо того древнего ужаса перед своим истинным отражением. Наша вечная, суетливая погоня за внешним блеском, за богатством, за славой, за пустыми, льстивыми словами, за одобрением толпы – это лишь отчаянная попытка спрятаться от своего истинного, неприглядного «Я», от той правды, что шепчет в глубине души».

      «Наши войны, и, наша ненависть к инакомыслящим, наша неспособность понять и принять друг друга, наша вечная вражда – все это прямое следствие того раскола, того духовного разлома, произошедшего тогда, у самых Истоков Времен, когда человек выбрал ложь вместо правды, маску вместо лица».

      «Мы живем в разбитом мире, и, дети мои, – голос Тариуса снова обрел силу наставления… – И каждый из нас несет в себе осколки того самого, разбитого Зеркала Истины. Путь к исцелению, к восстановлению утраченной целостности долог и труден. И лежит он не через бунт, не через гордыню, не через дерзкое вопрошание и попытку силой взломать печати своей души, – Тариус бросил быстрый, острый, как игла, взгляд прямо на Курта, который так и не отвел глаз, – но через смирение. Через покаяние. Через принятие».

      Курт почувствовал этот взгляд физически, и, как укол… Но он не дрогнул. Его лицо оставалось непроницаемой маской.

      «Принятие своей греховности, и, – почти чеканил слова Тариус, – своего несовершенства, своей слабости… Признание того, что мы лишь пылинки перед лицом Творца и вечности. Лишь так, шаг за шагом, молитвой и постом, смирением и послушанием, мы сможем когда-нибудь, быть может, искупить тот древний Грех Сотворения. И вернуться к той изначальной, ясной, но такой трудной для нас Истине и утраченной целостности».

      Наставник закончил говорить… Тишина снова окутала зал. Но для Курта эта тишина была оглушительной. В его душе бушевала буря, и, которую он тщательно скрывал за ледяным спокойствием. Грех? Смирение? Принятие слабости? Какая чушь! Какая удобная,