Пока воды Венеции тихие. Фульвио Эрвас

скромному страккино, завернутому в невзрачную белую обертку. Стуки деликатно помешал бульон, прозрачный как вода на Мальдивах. Макаронные звездочки поднимались со дна тарелки и по движению ложки пускались в пляс, а потом, весело кружась, вновь опускались на дно. Кто знает, подумал Стуки, приходила ли когда-нибудь в голову физикам мысль изучить динамику макарон в бульоне?

      – Ты читаешь свое будущее в супе? Это искусство почти утеряно, – услышал он знакомый голос над своей головой.

      Стуки вздрогнул. Она стояла прямо перед ним. Роскошные волосы, как всегда, собраны в хвост. Вложена в свое черное платье, словно жемчужное ожерелье в бархатный футляр. Натуральный жемчуг, разумеется. Стуки смотрел на нее, блаженно улыбаясь. Ему вдруг подумалось, что он любил ее, как любят маленький остров: принимая его за целый мир, поддаваясь иллюзии, что раз его можно пересечь из конца в конец пешком, то легко понять его весь целиком, любое душевное состояние и каждое желание.

      – Тебе Скарпа сказал, что я здесь?

      – Глупая статейка в газете. Полицейский из Тревизо пострадал при загадочных обстоятельствах. Имени не называлось, но я кое-кому позвонила.

      – Цветы от тебя?

      – Нужно будет попросить медсестру принести вазу.

      Она села на второй стул. Стуки отодвинул поднос.

      – Врач мне сказал, что рана не опасная. Так что ты не умрешь.

      – Ты думала, что-то серьезное? Так вот почему ты принесла цветы.

      – Действительно, в случае чего я смогла бы оставить их на твоей могиле.

      – И что бы ты посоветовала написать на памятнике?

      – Что ты невыносим.

      – Есть такое.

      – Женоненавистник.

      – Совсем чуть-чуть.

      – Плохо целуешься.

      – Это неправда!

      – И храпишь.

      – Вранье!

      – А еще я очень сомневаюсь, что ты в состоянии вызвать сочувствие у какого-либо человеческого существа.

      – Но ты же не человек. Ты – богиня!

      – А ты льстец!

      Они рассмеялись. Старая игра. В тот их самый последний раз, когда еще между ними была страсть, Стуки, проснувшись утром, уловил аромат домашнего хлеба. Она любила готовить, а Стуки нравились женщины, которые умеют готовить, в этом они друг другу подходили. Он никогда ей этого не говорил: хорошая кухня, как и любовь, зависит от химии. Или все же от алхимии?

      – Ты можешь мне рассказать, что с тобой случилось? – попросила она, не отрывая взгляда от ложки в бульоне.

      – Ерунда!

      – Ты не в состоянии двигать рукой, и это по-твоему ерунда?

      – Боюсь, что так. Ты не представляешь, как меня это бесит.

      – Что именно?

      – Все. И прежде всего я сам.

      – Я не понимаю.

      – Забудь, эти глупости не стоят твоего внимания. Как работа?

      – Хорошо.

      – Ты почти закончила?

      – Более или менее.

      – Скоро уезжаешь?

      – Еще несколько дней, и я смогу вернуться домой.

      «Не стоит этого делать», – подумал Стуки, но было уже слишком