– Нет, Паша, ты Серафиму не кори… Думаю, тут скорее её Сергей подсуетиться вздумал. Скользкий он человек. Серафима мне столько помогает…
– Ну, помогала, может, и так. А теперь – кто знает. Проверка всем, Аня. И спрос со всех.
Аня встала, прошлась по комнате, встала у окна, прижимая руки к груди. Помолчала.
– Хорошо, папа всего этого не знает. Он так гордился и Петром, и Феликсом… На маму смотреть страшно, она еле ходит после того, как Феликса забрали.
– Феликс, конечно, допустил оплошность. Расплата выходит не по винам. Но за всё надо ответ держать когда-то. А у него ещё и семейная жизнь сомнительная – ну и какая в итоге репутация? Ненадёжного человека…
– Паша, вот ты сейчас так говоришь, а если завтра ты домой не вернёшься и нас с девочками вслед за тобой, что тогда скажешь?
– Не знаю. Не знаю, Аня. Посмотрим. Пока так думаю.
Так шептались они всю ночь, спать не ложились. Утром Павел собрался и ушёл из дома со сменой белья.
19. Улики. 1937 г.
Неся с кухни горячий ковшик пшённой каши в зелёном мохнатом полотенце, Аня вспомнила, что хотела поутру наделать сырников из купленного вчера на Дерябкином рынке творога. Вчера – купила, вчера – хотела. Вчера ещё была другая жизнь – мнилось, что грозовые чёрные тучи ходят около, смерчем унеся Петю и Феликса, и злая стихия этой горькой жертвой умиротворится. А сегодня те же мрачные тучи заглянули уже и в её окна, наполнили предощущением беды её собственное гнездо, готовы обрушиться смертельным испепеляющим разрядом. Какие тут сырники, до сырников ли. Павел пошёл за своей участью, так и не съев ни крошки, и ей невмочь даже подумать о еде. Но надо накормить девочек – кто знает, может, эта душистая домашняя цыплячье-жёлтая вязкость молочной кашки – в последний раз и всё хорошее-доброе кончено и для них… Аня встала посреди тёмной расщелины коридора и переждала спазмы отчаяния. Тем более, если это последний раз… Как там тараторит Утёсов – «держи фасон». Стисни зубы, Аня.
– Мама, а теперь я правильно беру ложечку? – пыталась привлечь к себе внимание Нина, пока мать вкладывала творожный комочек в беззубо раскрытый влажный ротик младшей. Не удовлетворившись материнским молчаливым кивком, пустилась рассказывать: – Мама, знаешь, а мы у бабушки Евы играли в школу! Мирочка всех посадила, меня, Ромку и ещё там одну девочку, соседскую… ну вот так вот, за стулья! Как будто это парты. И Мирочка повесила на буфет карту. Она была наша учительница. Показывала палочкой… А мы на бумажках карандашиками рисовали – три такие… ну, загогулинки, и ещё одну палочку с шариком. Мирочка сказала, это наша страна – эс, эс, эс, эр. Мирочка меня похвалила – у меня красивей всех получилось! Она мне поставила пятёрочку! Я её любимая ученица была, вот.
– Молодец, – обронила через силу Аня. – Ты ешь, ешь…
Ниночка справилась ещё с одной ложкой каши, задумалась и вдруг вскрикнула:
– Ой! Мама, а потом! Потом что было! Пришёл дядя Феликс, все дети побежали в прихожую… а я свою