Исповедь дилетанта. Сергей Бурлаченко

думал я, уставившись в темноту. – То есть даже не трус, нет. Ты просто никчёмный тип. Ничего не умеющий, ничего не желающий, ни за что не отвечающий. Даже за безопасность своих женщин. Дерьмо! Слабак! Типичная городская квашня!»

      Утром я упросил тестя вернуться в город. Он почти не возражал. Видя, что я скис, Юрий Иванович вернул нас в Барнаул, собрал в обратную дорогу, расцеловался с дочкой и внучкой, надарил каких-то конфеток-фруктов и через день проводил в аэропорт.

      В Москву мы летели четыре часа, догоняя время. Вылетели в полдень и ровно в полдень приземлились в Быково.

      – Извини, – сказал я Марине, когда мы были уже дома, в нашей однушке. – Чё-то я тебя с Сонькой надул. Надо было сидеть тогда на Оби и не рыпаться.

      Жена улыбнулась одними глазами. Это значило, что я прощён.

      Следующим летом, так же втроём, мы побывали у наших родственников в Минске. К сожалению, я мало что помню из той поездки. Всё-таки почти сорок лет прошло. Жили мы у Лены с мужем в трёхкомнатной квартире в центре Минска. Лена почти не изменилась, просто стала веселее и болтливее. Муж её целыми днями травил меня «Песнярами», которые были их национальной гордостью. Соня по вечерам смотрела по телику передачу «Калыханка» – «Спокойной ночи, малыши» по-белорусски. Она веселилась, слушая белорусских лисичку, медвежонка и енотика, говорящих как бы на понятном, но смешно переделанном языке.

      Когда-то мы так же веселились в Полоцке, глядя по вечерам программу «Время» на языке белорусов. «Дорогия сябры! Глазейте программу “Час”!» В армии это было хохмой что надо.

      Потом были три дня жизни в гостинице на берегу Минского моря. Хороший номер, солнце на пляже, интимная баня. Но мне было уже скучно без Москвы, друзей, театра. Говорят, что людей скучающих поддерживают два костыля: любопытство и ненависть. Здесь же их не было. Я наблюдал за дочкой и женой, скучал и как будто чего-то ждал.

      Мы вернулись в Минск к «Песнярам» и «Калыханке». Что дальше, спрашивал я сам себя.

      – Я хочу съездить в гости к маме, – и я понял, зачем мы вообще сюда приехали. Марина смотрела на меня спокойно, но всё-таки как на мужчину, который должен поддержать женщину. – Она совсем больна, но с ней можно общаться. В прошлом месяце её выпустили из больницы. Вот… Ты поедешь?

      – Само собой. Когда?

      – Давай завтра. Соньку оставим здесь, Лена за ней присмотрит. А мы быстренько съездим к маме – и всё…

      И мы побывали у Марининой мамы. Я увидел совсем ещё не старую, вполне обычную женщину, только чересчур разговорчивую и всё время извиняющуюся. Лицо у неё было невыразительное, почти без примет и крохотное. В однушке, где она жила, было как-то чересчур чисто и пусто. Как-то не по-настоящему.

      Я понял, что это такая психушка на дому. Где живёт уже не человек, а его оболочка, его след. А человека нет, как и его разума.

      Марина часа два беседовала с мамой. Я со-участвовал. Я впервые видел эту женщину, в Павловском Посаде её мне, очевидно, не показывали. И, каюсь, никаких чувств к ней не испытывал. Я только понимал, что Марине тяжело и что она страдает. Говорила она с мамой торопливо