Не пойман – не тень. Алексей Небоходов

выхода из этой игры нет.

      Она тряслась. Уже не просто плакала – рыдала, захлёбываясь собственными слезами, растерянно хватая ртом воздух, который больше не приносил облегчения. Грудь вздымалась судорожно, будто в любой момент могла разорваться от напряжения. Слёзы, солёные и горячие, текли по её щекам, капали на пол, смешиваясь с каплями пота, который выступил у неё на висках, на шее, на груди, словно тело пыталось само себя очистить, сбросить этот страх, как болезнь, которая уже распространилась слишком глубоко.

      Я смотрел на неё сверху вниз, наблюдая, как её глаза, огромные, наполненные ужасающим пониманием, пытались найти спасение там, где его не существовало. В уголках губ дрожала слабая, судорожная попытка сказать что-то, но язык не слушался, губы пересохли, голос застрял в горле.

      Медленно склонился над ней, позволяя осознанию неизбежности окончательно впиться в её разум, давая ей почувствовать каждый миг, каждый вдох, каждый толчок крови в висках, пока страх разливался по венам, парализуя тело.

      Запах страха бил в нос – терпкий, солоноватый, смешанный с ароматом кожи, женских духов, крови, которая ещё не пролилась, но уже присутствовала здесь, в этом воздухе, насыщая его неизбежностью. В нем было что-то липкое, что-то обречённое, как в затхлости старых склепов, как в тлении мяса, оставленного гнить под палящим солнцем.

      – Всё могло быть иначе, – шепнул я ей в самое ухо, едва касаясь губами её дрожащей щеки. – Если бы ты делала другие выборы.

      Её тело напряглось до предела, дыхание оборвалось, а мышцы словно сковало ледяной хваткой страха. Каждый нерв, каждая клетка будто понимали, что этот момент стал точкой невозврата. Она не просто застыла – время для неё замерло, растянулось в мучительной тишине, в которой не осталось ничего, кроме осознания собственной обречённости.

      В этот момент время будто остановилось. Тело напряглось, взгляд застыл, дыхание оборвалось. Она услышала мои слова, поняла их смысл, осознала, что они не просто констатация факта, а что-то большее – приговор, точка невозврата, момент, когда иллюзия надежды окончательно рассыпалась.

      Я медленно отступил назад, позволяя ей осознать каждую секунду происходящего, давая ей последний шанс осмотреть этот мир, этот момент, который стал для неё последним. Глаза её были широко раскрыты, наполненные ужасом, расширенные до предела, словно пытались вобрать в себя всё, что ещё оставалось непонятым. Они метались, но не находили ничего, кроме меня, кроме безмолвного осознания неизбежности. Дыхание прерывалось, грудь вздымалась в панике, но тело уже не двигалось, словно внутри неё что-то сломалось, уничтожив саму идею сопротивления.

      Глаза расширенные, наполненные последним всплеском бессмысленной веры в спасение, которого не существовало. Глаза, в которых на миг мелькнуло понимание, что в мире нет логики, нет правил, что смерть не следует никакой морали. В них всё ещё теплилось отчаянное желание понять, почему, за что, что она сделала не так, в какой момент её судьба свернула в этот тупик.

      На моих губах появилась слабая, едва