Две жизни. Владарг Дельсат

но мне отчего-то становится зябко.

      Я слушаю эту речь, стараясь вернуть уверенность в том, что наши быстро прогонят врага, но при этом вспоминаю взгляды жителей деревни, осознавая, что они ждут немцев, значит, могут предать. Вопрос только в одном: мне-то что делать? Надо нашим рассказать, обязательно надо, потому что в город же возвращаться придётся.

      – Немец силён, – когда заканчивается речь, говорит мне пани Анна. – Очень силён, потому вам уходить надо, кто знает…

      – Да, – тихо отвечаю ей. – Но мне могут не поверить…

      – Тогда уходи сама, – качает она головой. – Я бы взяла тебя, но это опасно именно для тебя, поэтому просто иди на восток, поняла меня?

      – Поняла, – киваю я, тяжело вздохнув.

      Я осознаю очень хорошо: мне могут не поверить, особенно этот, вожатый, но что-то сделать я должна. Вспоминаются мои скитания, что неожиданно успокаивает. Я размышляю: возможно, придётся именно убегать, а это значит, надо хлеба с собой взять, колбасы, сыра… Небольшая котомка у меня есть, сама сшила, когда готовилась к побегу из детдома.

      Я возвращаюсь обратно с водой, решив сначала собрать котомку, а потом уже говорить о войне. Очень уж пани Анна обеспокоенной выглядит, наверное, знает что-то такое, что мне неведомо. Что же, бережёного и бог бережёт. Лесом меня не напугать, дорогами тоже, значит, буду пробираться на восток. Глядишь, и доберусь. Ну это если не поверят, а если поверят, то хлеб лишним в пути не будет.

      Закончив с приготовлением обеда, ухожу в палатку, чтобы собраться в дорогу. Сменной одежды у меня немного, но есть, а весь рюкзак таскать будет неудобно, это я просто знаю, потому что опыт есть. Ну вот, пока тихий час, я и собираюсь, лишь затем задумавшись: если взять котомку сразу с собой, то догадаются, а если не брать… Кто знает, поэтому я решаю припрятать её в лесу недалече.

      Я понимаю, конечно, что уже настроена на побег, и другого варианта не рассматриваю. Наверное, это предчувствие или ещё что-то в таком роде, но задумываться я не люблю, поэтому действую по плану. Лесок у нас с севера. Он не сильно густой, но он есть. Вот тут я и прячу свои припасы меж корней дерева какого-то. Не знаю, какого, не разбираюсь я в них; знаю, какие ягоды можно, а какие нельзя, а вот в деревьях…

      И вот я подхожу к о чём-то задумавшемуся вожатому, смолящему папиросу. Дым мне, конечно, неприятен, но сейчас проблема совсем в другом. Я не хочу, чтобы остальные услышали, запаниковать же могут, потому подхожу до окончания тихого часа. Зря я так, конечно, ведь знала же, как он ко мне относится.

      – Чего тебе, Найдёнова? – интересуется он, раздражённо глядя на меня.

      – Я в деревне радио слышала, – сообщаю ему. – Немцы напали. Сказали, что Отечественная война началась.

      Я не успеваю даже договорить, как меня сбивает с ног сильная оплеуха. Я падаю на землю, да так, что у меня перед глазами темнеет.

      – Ты лжёшь! – выкрикивает вожатый. – Лжёшь! Провокаторша! Паникёрша! – он бьёт меня ногой, потом что-то