Проклятый дневник. Ульяна Тесля

пора сделать этот дом своим. Тишина обволакивала её, нарушаемая шорохом ветра за окнами и скрипом половиц под ногами. Она подошла к столу, взялась за первую коробку, разрезала скотч и начала вынимать вещи: свитера, пахнущие стиральным порошком, книги с потёртыми корешками, статуэтку совы – подарок подруги с запиской «Докажи, что журналист в тебе жив». Она раскладывала всё медленно, напевая мелодию, что успокаивала её, пока свитера не легли в шкаф, книги не заняли место на столе, а сова не встала у окна, глядя на голые ветви парка, что шевелились в темноте.

      Закончив с первой коробкой, она потянулась, разминая шею, и её взгляд упал на угол комнаты. Там стоял книжный шкаф – тёмный, с резными дверцами, будто вросший в стену за годы. Аня нахмурилась, мелодия оборвалась. Она не замечала его раньше – или не хотела замечать? Шагнув ближе, она провела пальцами по дереву, ощущая шершавость и холод. Узоры на дверцах – завитки, похожие на листья или письмена, – были вырезаны вручную, но потрескались от времени. Шкаф пах старостью, как забытый архив. Она потянула дверцы, и её обдало волной затхлого воздуха, от которого защипало в носу.

      На полках теснились книги: романы в потёртых переплётах, сборники стихов с выцветшими буквами, чьи-то заметки на пожелтевшей бумаге. Аня вытащила одну, сдула пыль, что закружилась в свете лампы, и открыла. Старый любовный роман, изданный в 50-х, с тонкими страницами, что хрустели под пальцами. Между листами лежал засохший цветок – лепестки ломкие, почти чёрные, как память о чьём-то прошлом. Она положила книгу обратно, её взгляд скользнул ниже, на нижнюю полку. Там, среди томов, лежал дневник – чёрная кожаная обложка, потёртая, но не такая старая, как остальное. Уголки страниц пожелтели, края загнулись, а на корешке виднелись царапины, будто его сжимали в задумчивости.

      Аня взяла его в руки, и тепло – не холод, а странное, мягкое тепло – коснулось пальцев. Она удивилась, но сжала крепче, напевая тише, чтобы успокоить нервы. Узоры на обложке – тонкие, как руны или письмена, – проступали под пальцами, будто вырезаны с умыслом. Чужая вещь. Листать – значит вторгаться в чужую жизнь, в тайны, которых она не должна знать. Её учили уважать границы, но здесь, в этом доме, правила казались размытыми. Журналист в ней – тот, что копался в архивах и выуживал истории, – проснулся, подгоняемый любопытством, острым, как игла. Что, если это история, ждущая своего часа? «Просто тетрадь», – шепнула она, глубоко вдохнув, и открыла дневник.

      Первая страница была пуста, лишь слабый запах чернил витал над ней, сладковатый, как старое вино. Она перелистнула дальше. Записи – выцветшие, но тёплые, как шепот, с вмятинами от пера, мягкими и ровными. Почерк менялся: то уверенный, плавный, то мелкий, задумчивый, будто писавшие размышляли о чём-то важном. Несколько человек? Семья, что делилась мыслями? Аня листала дальше, вглядываясь в строки: «Я нашла его здесь», «Он знает, что мне нужно», «Всё стало проще». Слова были простыми, но цепляли, как голос друга.

      На одной из последних страниц чернила были ярче, свежее, будто их нанесли недавно. Аня замерла, её пальцы дрогнули. «Привет, Анна. Ты