Хрустальный дом. Юлия Лукшина

Меню оставить?

      Кевин не знает, что такое Таллин. Вероятно, Средний Запад.

      – Таллин?

      – Эстония.

      Кевин пытается припомнить штат, в котором водится Эстония.

      – А что еще есть в Эстонии?

      – Кясму, лучшее место на земле, – говорит официант и идет к тайкам, похоже дозревшим до десерта после своей горы хлеба, овощей и хумуса.

      Действительно, Кевин слышит, как дочка заказала шоколадный маффин (домашнее сливочное масло, рисовая мука, тростниковый сахар), а мать – бескофеиновый капучино.

      Кевин думает: Кясму. Звучит по-японски. Но не японское. Но за границей, конечно, за границей. Расспрашивать официанта пока больше не хочется. Можно, например, съесть маленькое печенье.

      Кевин не был за границей. А вот Барбара много ездила. Теперь она работала в фонде, который сводил европейских деятелей культуры с американскими партнерами. Ей нравилось путешествовать.

      У них был лабрадор Никки. Кевин обратил внимание, что волосы на животе Никки в последнее время стали желтыми, как моча. Барбара ездила, а Кевин и Никки сидели дома.

      Когда-то Кевин был подающим надежды, а потом почти совсем модным фотографом. Пиком его карьеры стала выставка «Сто один парусник» из ста одного полароида.

      Он ждал, что будет быстро расти, и в первое время все действительно двигалось: одна банковская сеть с Юга заказала ему семь парусников три на три – для украшения холла в новом бостонском офисе. Затем Кевин сменил технику, увлекся мокрой коллоидной печатью, получил грант для издания каталога. И встретил Барбару.

      Она пришла на открытие групповой выставки, где он выставлял портреты друзей в маскарадных костюмах. Возможно, он бы не обратил на нее внимания, если бы не наступил ей на ногу. Тогда, тринадцать лет назад, Барбара стилизовала себя под лайт-версию эмо в диковатом сочетании с хиппи.

      У Барбары была аллергия почти на все. Поэтому первое, что случилось в их доме, когда они стали жить вместе, – прощание с химикатами. Отныне жидкости и порошки вокруг них были экологически чистыми. И шампуни, и стиральный порошок, и дезодоранты. Фотографические химикаты Кевину пришлось перетащить сначала в гараж, затем в мастерскую, которую нашла для него Барбара.

      Она была очень осознанной. На все у нее была «соответствующая процедура». Барбара верила в незыблемость личного пространства, в таинства женской психики, в астрологию и в прогресс. Она пекла лепешки без муки, презирала глянец и, конечно, все массовое. На крайний случай массовое должно было уравновешиваться штучным: стандартная майка – ручными шароварами. Мозг ее работал напряженно и постоянно. Она жадно просеивала реальность, делала выводы, думала, снова просеивала, верила, отрицала, полемизировала с тем, во что верила вчера. «Любая медийность обманывает», – любила повторять она. Барбара ценила красоту речи.

      – Зачем ты говоришь так сложно? – спрашивал ее Кевин.

      Она смотрела снисходительно:

      – Язык меняется, язык уже почти везде стал новым,