Хрустальный дом. Юлия Лукшина

в одни и те же места спустя три года или пять лет. А слов уже действительно не было. Старики умирали, и место делалось безголосым. Кто останется в Теряеве через семь, скажем, лет? Джангарян? Артемьев?

      Нюра вдруг пошатнулась и с тяжким всплеском – словно в замедленной съемке – завалилась на спину.

      Елена Дмитриевна вбежала в воду. Ноги обдало холодом, мокрая юбка облепила колени. Елена Дмитриевна выхватила Нюру и потянула что есть мочи. Но пятки поехали по скользкому илу, правая ступня выскочила из подвернувшейся туфли. Она потеряла равновесие и, отпустив старуху, оглохла и ослепла от горькой воды.

      Она замотала головой, как мокрая собака, поднялась, снова потянулась – руки ушли в пустоту. Сердце колотилось. Моргать было больно. Елена Дмитриевна шарила по воде, как слепой, прокладывающий себе палочкой путь в толпе. Она снова поскользнулась, но на этот раз, присев, кое-как удержалась.

      Нюры не было.

      С пустой головой и отяжелевшими ногами Елена Дмитриевна опустилась на бревно: на краю лежала Нюрина одежда, рядом стояли черные резиновые опорки, по которым ползали муравьи. Пруд успокоился, как будто заснул. А ведь легко могла бы следом потонуть.

      Автобус должен был прийти меньше чем через час.

      Деревня стихала рано, в домах работали телевизоры, бросая голубые отсветы на окна. Вечерние облака походили на пасущихся в блюде киселя овец.

      Войдя в избу, Елена Дмитриевна вымыла посуду – две тарелки, чайную ложку, вилку, чашку и стакан. Аккуратно разложила на мягком вафельном полотенце. Затем глотнула из бутылки самогона. Нюра хранила его в дверце холодильника. Ощущая ожог, наконец стянула мокрую одежду. На плечах висела кляклая коричневая осока. Одежду хотелось выбросить, но не нашлось куда, и она просто затолкала ее в пакет.

      Елена Дмитриевна только-только успела натянуть сухое, как, волоча за собой прыгающий на слабых колесах чемодан, в дом вошел Аксаков:

      – Елена Дмитриевна? Через пятнадцать минут автобус, а вы на смски не отвечаете. Восьмеркин завтра встретит, оклемался. Вы собираетесь?

      Она кивнула.

      Аксаков, не спрашивая, сел у холодильника и погрузился в переписку.

      За годы разъездов Елена Дмитриевна придумала идеальную командировочную формулу, список вещей на все времена – дождевик, жилет-пуховик, невесомый зонт, компактный фен. Сборы занимали минуты. Она уже поняла, что никому ничего не скажет и не побежит к Артемьеву. Вместо этого она подбирала вещи с ощущением, что заметает следы. Куда-то запропастился фен.

      Она закружила по комнате, как механическая балерина. Сдернула с кушетки покрывало, сняла постельное белье. Стала перестилать одеяло.

      Ей захотелось обнять Восьмеркина – накуриться, почувствовать, как грубый мохер пледа кусает икру, напоминая, что у нее есть тело. Надо было что-то успеть, неясно что, но ведь надо.

      К калитке подъехал автобус, дважды коротко гуднул. Забытые деревни, слова, которые никто не понимает.

      Движением воздуха со стены сорвало рисунок с парусником.