Молитва лицемера. Марго Лурия

этим. Он подумал, что мог бы писать учебники о том, что знал, и зачитывать их детям и всем тем, кто изъявил бы желание. Мать его странную страсть не поняла, но неуверенно поддержала.

      Далее матушка шепчет на ухо приятные ободряющие слова, после того как застала сына за очередными проделками, она гладила широкой ладонью по хрупкой спине, и взгляд её выражал тихую любовь в купе с восхищённым: “Ой выдумщик, ой фантазёр!”. Нет. Такого не было. Это ложь, выдуманная детскими хотелками.

      Следующая дверь вела к шумным и весёлым застольям, что были так свойственны людям в тех краях. Знакомый лик парня сверкнул нетрезвой озорцой, но тут же поник в оголтелых перепалках слепых и глухих к разуму юнцов. Их интересовала буквальность, а жажда первенства в споре делала сродни массивным деревянным молотам, что двигались по инерции, создавая вмятины и причиняя боль каждому, кто мог оказаться под их ударом. В обилие веселья парень всегда был чуть-чуть расстроенным, сам не зная отчего. Он глядел поверх склоки и думал о шуме ручья, что издали завлекал мурлыкающим журчанием. Алкоголь отдавал мерзкий привкус на языке, а потепление в щеках и лёгкое головокружение клонили в сон. Как ни старайся, это было дурацкое состояние.

      Коридоры, коридоры, снова коридоры, за которыми смердел туманный Альбион. Здесь юнец держит заслуженную победу над глупостью в виде одобряющих взглядов и похлопываний по плечу, гордости родителей и зависти злопыхателей. Но то была ложь… блажь в его голове, что он никак не мог выкинуть и изводил себя, теша неугомонными попытками.

      Ещё одна дверь, отец сердится и стучит тяжёлым кулаком по столу. Он часто недоволен и хмуриться, оттого лицо его превратилось в страшную маску, твёрдую и холодную. Особенно он делался недовольным, когда его сын говорил о чем-то, ведь лепетать тот мог только о глупостях, которые не помогали ему учиться полезному ремеслу. Разуму поседевшего отца с огрубевшими, как и его сердце, руками открывалась только та деятельность, результат которой можно было потрогать или который был очевиден глазу. Вложение в познание, пусть даже доступных средств, ему виделись провалом. Так и сложилось, никто не пожелал тратить время на бессмысленную тягомотину. И отец ликующе расправил плечи.

      Дрожащая от напряжения рука непроизвольно дёрнулась, словно отгоняя неприятный запах, и, теряя равновесия, я чудом удержался на ногах. Стоило всё разрушить на корню и начать заново ещё тогда, но я не мог просто стать другим, тем, на кого бы они посмотрели и удовлетворились, кем бы были горды, о ком рассказывали бы знакомым с неприкрытым самодовольством. Пожалуй, то, чего они ждали от меня, я дать им не мог, а то, что мог, им было не нужно. В этом ли причина моего бесплодного блуждания? Возможно, впрочем, так ли важно знать причину всего? Иногда что-то просто случается.

      Родители не понимали меня, как один человек не понимает другого. От ощущения, что я не мог на них злиться, меня терзало, как от лихорадки, и всю ненависть, годами накапливающуюся в чертогах, я изливал на себя. Остатки же